Порфира и олива - [147]

На пороге виллы Амазонка остановилась. Мужчина средних лет, облаченный в парадную одежду, — это был не кто иной, как Эклектус, — согласно обычаю преклонил перед ней колени и спросил, как ее имя.

— Где ты будешь Каем, я буду Гайей[64], — нежно отвечала она.

Виктор и Иакинф, стоящие позади пары брачующихся, жестом благословили их. Затем бывший дворцовый распорядитель Коммода поднял Марсию и под приветственные крики собравшихся повел ее в дом.

— И что же ты теперь собираешься делать? — осведомился Зефирий.

— Зайдем, — просто сказал фракиец.

Его голос прозвучал глухо, мертво.

Им удалось, осторожно проскользнув мимо когорты родственников, проникнуть в атриум. Вокруг только и слышно было, что поздравления да пожелания счастья. Марсия с супругом не показывались.

— Что нам здесь делать? Ты только мучаешь себя понапрасну. Прошу тебя, Калликст, пойдем.

Фракиец покачал головой:

— Я должен ее увидеть. Мне нужно поговорить с ней.

— Но это же нелепо! Отныне ты Божий человек, ты ничего больше не можешь ей дать. Предоставь эту женщину ее счастью.

Неожиданно, рывком развернувшись, Калликст отчаянным взглядом уставился в глаза священника:

— Ее счастью? Да где же здесь счастье? Разве ты не видишь, что все это фальшивая комедия? Коммод мертв, все еще могло бы быть возможно между мной и ею... Ее счастье, Зефирий... — он осекся, с трудом перевел дыхание и едва слышно выдохнул:

— А мое?..

Священник печально покачал головой и, покоряясь неизбежному, поплелся за своим викарием, волоча ногу, искалеченную тогда на каторге. Они достигли перистиля, где были накрыты столы для бедноты и рабов, и в молчании остановились у подножия гигантского кедра.

Проходили часы. Праздник длился, и каждый новый взрыв его веселья оскорблял фракийца, как пощечина. Но вот мало-помалу, вероятно, под воздействием нового указа Пертинакса, касающегося ограничения продолжительности пиров, стало заметно, что торжество угасает.

Зефирий снова попытался урезонить своего спутника. Но получил все тот же единственный ответ:

— Я должен ее увидеть.

— В таком случае, — раздраженно буркнул священник, — чего ты ждешь? Воображаешь, что она сама к тебе выйдет? Тут остается одно — самому отправиться в триклиний. Ну и ступай. Позорься, стань посмешищем раз и навсегда!

Словно принимая вызов, Калликст вскочил и ринулся в направлении залы, где происходил пир. На пороге приостановился, оглядываясь. Никто не обратил на него внимания. Она возлежала, вытянувшись на ложе и нежно склонив голову на плечо того, кто стал ее мужем.

Это было больше, чем он мог вынести. Сжав кулаки, он еще несколько мгновений смотрел на нее, потом повернулся и побрел назад, сгорбившись, словно все его тело налилось свинцовой, гнущей к земле тяжестью.

Он спешил к выходу, увлекая за собой Зефирия.

— Не так быстро, — прохрипел старик. — Моя нога протестует.

Смутившись, Калликст замедлил шаг. И тут голос окликнул его:

— Калликст?

Оба спутника разом обернулись.

Запыхавшись, босиком, их догнала Марсия. На фракийца она смотрела во все глаза, будто на чудесное видение:

— Быть не может, — продолжала она, понижая голос. — Ты лемур[65]?

— Нет, Марсия, это я самый, я не тень.

Все еще не веря, она приблизилась к нему, медленно потянулась рукой к его лицу. Ее пальцы коснулись его щеки, лба, шеи. Он таким же ласковым жестом дотронулся до ее смоляных волос, его ладони скользнули по ее обнаженным рукам.

— Может быть, лучше бы вам уйти отсюда куда-нибудь подальше, — в замешательстве проворчал Зефирий. — Неизвестно, что могут подумать гости.

И он отступил в темный угол, словно спеша укрыться от взглядов этих двоих.

Снова оказавшись лицом к лицу, они долго смотрели друг на друга, их губы хотели слиться, но что-то похожее на стыдливость удерживало, мешая всецело отдаться взаимному влечению.

Почти неслышно она прошептала:

— Я думала, ты умер... Потерян навеки. Последние вести о тебе мне принес Александрийский епископ Деметрий. Он поведал мне о твоем обращении и рассказал, что послал тебя с поручением к папе. И с тех пор ничего...

— Я был арестован в тот же вечер, когда прибыл в столицу.

— И об этом я проведала. После многонедельных поисков совершенно случайно узнала от Фуска, бывшего городского префекта, что ему пришлось отправить тебя на рудники. Я справлялась, и мне сообщили, что ты там умер.

Калликсту вспомнился злосчастный Базилий, чье место он занял:

— То был не я... другой.

Он примолк, собираясь с мыслями, прежде чем задать вопрос, который жег ему губы:

— Зачем этот брак? Я думал, Эклектус для тебя не более чем друг, брат.

Марсия потупилась:

— У меня не было выбора.

— Не понимаю.

— После смерти Коммода я стала ненавистна всей Империи. Жертвы покойного императора не могли мне простить, что я была любовницей их палача. Сенат злился на меня за то, что я, дочь вольноотпущенника, чуть не стала императрицей. А ведь я всегда отказывалась от титула Августы и от исполнения обряда поддержания священного огня, подобающего одним весталкам. Что до тех, кто сохранил верность Коммоду, они поклялись прикончить меня за ту роль, которую я сыграла в судьбе их любимого властителя. В Риме ходили слухи, да они и поныне не утихли, что я сама убила императора.