Порабощенные сердца - [4]

После этого молчаливого ответа Мавриций развернулся и зашагал к центру арены, где Фацил и другие бойцы все еще упражнялись в фехтовании.

Готовь вещички, Фацил, подумал Руфус и вновь мысленно вернулся к странному поведению Мавриция. Центурион когорты… Центурион когорты не возглавляет фуражный, разведывательный или какой-либо еще патруль. В подчинении Мавриция было пять младших офицеров. Насколько Руфус знал, только один из них не был в строю — лежал в больничном бараке с язвой на ноге. Из оставшихся можно было послать любого. И потом, количество и состав патруля: всего десять человек и шестеро еще не участвовали в боях. Мавр, должно быть, сошел с ума! Неизвестно, что их может ждать в однодневном переходе по горам, да еще с гружеными мулами. Местные военные отряды нередко устраивали засады на отряды фуражиров. Иногда они брали пленных, но чаще — нет. Великий Митра! Неужели Мавриций хочет, чтобы их убили, или что-нибудь еще похуже?!

— Он ублюдок, этот тип.

Руфус поднял голову. Незнакомый голос принадлежал блондину-новобранцу. Держа шлем в руке, он стоял вместе с двумя товарищами, смотря на Руфуса с ухмылкой, и кивал в сторону удаляющегося Мавриция.

— И на чем ты основываешь свое мнение, рекрут?

Юноша удивленно шагнул назад. Ухмылка исчезла с его лица.

— Я задал тебе вопрос, мальчик. Что дает тебе право судить его? Годы службы под штандартами Орла или особые знаки отличия на груди? — Руфус взглядом указал на доспехи юноши, покрытые потом и грязью, без медальонов и знаков отличия, которые носил он сам, гордые символы славы, завоеванные в боях.

— Я… Я слышал, как он с тобой разговаривал. Я просто подумал, что ты…

— Ты решил, что я соглашусь с тобой. Небольшое сочувствие между подчиненными, не так ли? Тебе придется многому научиться, мальчик. Например, держать язык за зубами и беречь свой зад. Мавриций был прав, что дал тебе пинка. Здорово он тебя, а?

От этого, явно издевательского напоминания о преподанном уроке юноша покраснел от смущения. Однако Руфус еще не закончил.

— Прежде чем говорить о человеке плохо, нужно знать, о ком ты говоришь. — Он взглянул на новобранцев. — Я отдал Орлам двадцать пять лет и знавал тысячу, а, может быть, и больше офицеров. И среди всех предпочел бы иметь за спиной только его. Несмотря на случившееся сегодня, он не злоупотребляет тростью, как некоторые. И он никогда не спрашивает со своих людей больше того, что готов дать сам. Я служил под его командой во время еврейского бунта в Палестине. Их было двадцать на одного нашего, но мы выдержали атаку и отбросили их. После победы легату принесли щит Мавриция. Теперь легат — римский император, но тогда он командовал легионом.

Руфус сделал паузу, чтобы дать почувствовать все значение своего рассказа.

— Веспасиан лично пересчитал отверстия в щите. Их было больше сотни. И тогда за верную службу себе и Империи Веспасиан произвел Мавриция из младшего центуриона седьмой когорты в старшего шестой. Это, ребята, повышение на двенадцать ступеней, если вы еще не успели познакомиться с системой рангов, а обычно повышают только на одну ступень. Человек, способный так подняться по служебной лестнице, встречается крайне редко. А ведь ему было в то время всего двадцать два года. — Руфус криво усмехнулся. — В тот день, когда они считали дыры в его щите, они подсчитали еще кое-что. Потери. Потери в его отряде были вдвое меньше, чем в любой другой центурии, участвовавшей в битве. Так что, идите и продолжайте ненавидеть его. Тогда вы научитесь тому, чему Мавриций должен научить вас. Когда для вас настанет день первой битвы, вы прижметесь к нему, как младенец к мамке и, может быть, останетесь в живых и расскажете тогда эту историю какому-нибудь крикуну-новобранцу, не способному узнать лучшего из лучших при одном взгляде на него. — Насмешливо хрюкнув, Руфус отошел.

Примолкшие новобранцы смотрели ему вслед, но затем вновь загалдели. Смеясь и толкаясь, они пытались показать свое безразличие к яростному отпору, который только что получили.

— Не обращай внимания на седобородого, Гай, — утешил один из них блондина.

— Ставлю свое месячное жалованье, что всякий раз, когда старый медведь рассказывает эту историю, количество дыр в щите увеличивается вдесятеро!

— Ты же их знаешь! Ждут пенсии и надела в колониях. Разговоры о былой славе напоминают им о былом мужестве.

— Валерий прав. Гай, — сказал второй. — Лучший из лучших… ну уж! — Он ухмыльнулся и обнял приятеля за плечи.

— Он не бог — этот черноглазый мавр. Внутри он тоже человек. Порежь его, и из него тоже потечет кровь, как и из нас. Вспомните мои слова… Когда-нибудь его тоже поставят на колени. — Блондин нахмурился и осторожно потер живот, вспоминая болезненный и унизительный удар. — Надеюсь, ты прав, Секст. Клянусь богами, мне хотелось бы при этом присутствовать.

Люди переговаривались только знаками, зная, как далеко разносится в неподвижном воздухе даже шорох. Трое суток они лежали в укрытии, наблюдая из своего «орлиного гнезда» в горах за тем, как враги, похожие издали на муравьев, копошились внизу, в долине. В отличие от своих собратьев на юге, эти люди не были покорены, что делало их самонадеянными и высокомерными. Картина мощи Рима не производила на них впечатления. И они не обращали внимания на патрули, каждое утро выезжающие из массивных ворот, чтобы вернуться обратно к закату. Добыча, которую они ждали, до сих пор не рисковала заходить так далеко в горы. Они не нуждались в приказах, не давали обетов, просто подчинялись кровавой клятве.