Пора убивать - [4]

* * *

Карл Ли Хейли не спешил домой. Он знал, как легко Гвен теряет голову. Уж сколько раз она звонила ему на работу, будучи в полной уверенности, что кого-то из детей похитили. Поэтому он сунул свой пропуск в устройство, отмечающее время ухода сотрудников не ранее установленного часа. Получасовая дорога домой и на этот раз отняла у него ровно тридцать минут. Беспокойство охватило Карла Ли только тогда, когда он свернул с автострады на посыпанную гравием подъездную дорожку и увидел полицейский патрульный автомобиль, припаркованный напротив парадного крыльца их дома. А вдоль самой подъездной дорожки и по всему двору стояли машины родственников Гвен. Но одну из этих машин Карл Ли никак не мог опознать, у нее из бокового окна еще торчали бамбуковые удилища, а на сиденьях каким-то чудом сидело не меньше семи соломенных шляп.

А где же Тони и ребята?

Он потянул на себя ручку входной двери и тут же услышал плач Гвен. В небольшой гостиной какие-то люди обступили со всех сторон кушетку, на которой лежала маленькая фигурка ребенка. Девочка с ног до головы была завернута в мокрые полотенца. Некоторые из присутствовавших родственников плакали. Когда отец вошел в гостиную, всхлипывания смолкли, люди расступились, открывая проход к кушетке. Рядом с Тони оставалась только Гвен, она нежно водила рукой по волосам дочери. Карл Ли, опустившись возле кушетки на колени, прикоснулся к плечику малышки, заговорил с ней, и девочка попыталась улыбнуться в ответ. Лицо ее представляло собой опухшую кровавую маску — в синяках, царапинах, глубоких ссадинах. Веки заплывших глаз опущены, в уголках — кровь. Отец не мог сдержать слез при виде дочери, чье беззащитное тельце пострадало, по-видимому, еще больше, чем лицо.

Карл Ли повернулся к жене, спрашивая, что произошло. Но с Гвен началась истерика, и ее, трясущуюся и пронзительно вопящую, отвел на кухню брат. Поднявшись с коленей, Карл Ли обвел взглядом толпящихся в гостиной людей и потребовал объяснить, что случилось с его дочерью.

Молчание.

Он задал вопрос в третий раз. Вперед вышел один из двоюродных братьев Гвен, Уилли Хастингс, заместитель местного шерифа, и сказал Карлу Ли, что какие-то люди, возвращаясь с рыбалки на Туманном ручье, увидели лежавшую прямо посреди дороги девочку. Тони смогла произнести имя своего отца, вот они и привезли ее сюда на машине.

Смолкнув, Хастингс уставился на свои ботинки.

Карл Ли стоял и, не спуская с него глаз, ждал. В комнате воцарилась такая тишина, что казалось, люди, все как один опустившие головы вниз, перестали дышать.

— Что случилось, Уилли?! — громовым голосом прокричал Карл Ли.

Глядя в окно, Хастингс заговорил вновь. Он медленно выговаривал слова, повторяя все то, что Тони рассказала своей мамочке о двух белых мужчинах и их пикапе, о веревке, о деревьях, о том, как ей было больно, когда они ложились на нее.

Услышав сирену прибывшей «скорой помощи», Хастингс замолчал.

Люди стали выходить из дома, они собирались в группки у крыльца и следили за тем, как санитары вытаскивают из машины носилки и спешат в дом к пострадавшей.

Однако, не пройдя и половины расстояния, отделявшего машину «скорой» от двери дома, они вдруг остановились. Прижимая девочку к груди, Карл Ли сам вышел на крыльцо. Он что-то шептал дочери, а по лицу его катились крупные слезы. Через заднюю дверцу он забрался в карету «скорой помощи», следом сели санитары, захлопнули дверцу и осторожно забрали из его рук ребенка.

Глава 2

Оззи Уоллс был единственным в штате Миссисипи чернокожим шерифом. Время от времени такое случалось и раньше, однако в настоящий момент на всей территории штата другого шерифа-негра не существовало. Осознание этого факта наполняло Оззи чувством гордости, тем более что семьдесят четыре процента жителей округа Форд были белыми, а те из его собратьев, кто в прошлом удостаивался такой чести, жили в местностях, где процент черного населения был гораздо выше. Чтобы черномазого избрали шерифом в белом округе в штате Миссисипи — да такого не бывало со времен Реконструкции![2]

Оззи Уоллс здесь родился и вырос, он приходился родственником чуть ли не каждой черной семье и успел также породниться кое с кем из белых. В конце шестидесятых, уже после десегрегации, в местном колледже в Клэнтоне была создана первая смешанная группа студентов: черным разрешили учиться вместе с белыми. В этой-то группе и учился Оззи. Он сходил с ума от футбола и хотел играть в своей команде, но, поскольку в ней уже играли двое черных, ему пришлось выступать, и причем блестяще, за команду соседей полузащитником, однако поврежденное в одном из матчей колено вынудило его вернуться к занятиям в колледже. В настоящее время Оззи чертовски скучал по футболу, но зато наслаждался положением полновластного шерифа. Особенно остро он чувствовал свою исключительность во время выборов — когда получал «белых» голосов больше, чем его белые противники. Мальчишки из белых семей любили его за то, что когда-то он был футбольной звездой, его показывали по телевидению, а фотографии печатались в спортивных журналах. Их родители уважали Оззи и голосовали за него потому, что он был настоящим крутым копом, которому все равно, стоит перед ним белый бандит или чернокожий, а еще потому, что, после того как Оззи стал шерифом, судебному присутствию нечем было заняться в округе Форд. Ну а черные — черные боготворили его за то, что он был Оззи, он был одним из них.