Пора по домам, ребята - [23]

Давно уже от отца не было никаких известий. Сташеку пришлось решать все самому. Он должен был с чего-то жить. Работал, где только удавалось. Пас коров, обдирал бересту, корчевал пахнущий смолой сосновый лес, был смолокуром. В деревне, как в деревне — у каждого кто-то есть, только он был один как перст. Поэтому решил забраться в глушь тайги, затеряться, забыться среди дикой, первозданной природы, да и самого себя испытать. Только бы продержаться до весны, а там видно будет…

Первые два дня они приводили в порядок зимовку. То трещины в печи надо было замазать глиной, то дыры в стенах мхом законопатить. Хворосту натаскать, а то как ударят трескучие морозы или поднимется снежная метель, носа наружу не высунешь, сушняк всегда должен быть под рукой. У деда Ефима работы было больше всех, поскольку он был единственным, кто во всем разбирался и все умел. Всякие хиханьки-хаханьки прекращались, и бабы слушали старика покорно, как овечки. В первый же день после обеда дед Ефим взял с собой Сташека, и они отправились искать звериные тропы, ставить силки на зайца-беляка. Сибирский заяц хитер, едва выпадет первый снежок, он из серого превращается в белого, как ангорский кролик, и на снегу его не заметишь. Это он от лисицы, волка и ястреба в белую шубку рядится. А не от человека. Человек, выросший в тайге, охотник и следопыт, как хотя бы дед Ефим, знает, что заяц должен чем-то питаться и что он больше всего любит. Там его и ищи. Кусты ежевики, заросли терновника, ольхи, молодой сосняк — здесь беляки охотнее всего кормятся, протаптывают к ним свои стежки-тропинки. И вот на такой заячьей тропке они ставили сплетенные из конского волоса петли-силки, смазанные смолой, чтобы лучше скользили. Ставили вечером, чтобы иней, свежий снежок припорошил их, замаскировал. А утром, если лиса-плутовка или изголодавшийся матерый волк не опережали, они довольно часто вынимали из петли окоченевшего от холода зайца.

На другой день Сташек с дедом Ефимом отправились ловить рыбу на притоках Поймы. Пойма — лесная река, из тайги вытекает и где-то в тайге исчезает. Летом — извилистая и норовистая, с неровным дном и переменчивым течением. В излучине почти замирает, крутит водоворотами и еле ползет, подмывая берега. И вдруг вырывается узким каменным ущельем, мечется меж скалистых берегов, словно встревоженная верховая лошадь, бурлит, грохочет водопадами. Дикая, дремучая река, но рыбы в ней полно, не счесть. Летом любая баба или ребенок поймает рыбу в Пойме. Другое дело — зимой, когда мороз сковывает реку метровым ледяным панцирем. Вооруженные топорами, они шли по замерзшей реке. Дед Ефим опирался на длинную деревянную острогу с железным наконечником. Время от времени останавливался, оглядывался, всматривался в берега, постукивал острогой по льду и шел молча дальше. Чаще всего он останавливался там, где в Пойму впадал какой-нибудь приток. Сташек начал было сомневаться в успехе их вылазки, дело клонилось к вечеру, багровое зимнее солнце садилось уже за гору, крепчал мороз. Так они дошли до того места, где в Пойму с левого, равнинного берега впадала небольшая речушка, которая не только врезалась в Пойму, но еще и подмывала ее правый, высотою в несколько десятков метров гранитный берег. Нетрудно было догадаться, что в этом месте, где сливаются два речных потока, образуется водоворот и дно глубокое. Более темный, зеленоватого цвета лед указывал на то, что река здесь меньше промерзает, чем на мелководье. Дед посмотрел, постучал, опустился на колени, приставил ухо ко льду, с трудом поднялся, отряхнул колени, трижды по-православному перекрестился, очертил у самого берега на льду небольшой квадрат, отложил в сторону острогу, вытащил из-за пояса топор, поплевал по привычке на рукавицы и произнес первые за все то время, что они шли, слова:

— Ну, сынок, с богом, вот здесь и прорубим прорубь. Место глубокое, значит, и рыба должна быть.

Упорно долбили они звенящий, брызгающий острыми осколками лед. Десять, двадцать сантиметров. Вода! Раскалывают пополам льдину, вытаскивают ее по кусочкам наверх. Над прорубью поднимается пар. Дед и Сташек молча опускаются на колени и глядят в прорубь. Ждут, высматривают рыбу, которая — если она здесь есть — должна всплыть, чтобы глотнуть воздуха. Проходит минута, вторая, десятая. Есть! На поверхности появляется одна, другая. И в небольшой проруби начинает бурлить и клокотать вода. Некоторые более крупные и сильные рыбы бьются о воду, подпрыгивают вверх. Сташек не верит своим глазам.

— Ну и рыбы же здесь! Жаль, не взяли с собой ковша. Чем теперь будем брать ее?

Дед Ефим, не скрывая удовлетворения, снисходительно улыбается.

— Ковш возьмем завтра. А сегодня будем таскать рыбешек вот так! Вот так! — И каждый ловко нанесенный удар острогой попадает в рыбу. Дед раз за разом выбрасывает на лед добычу: то щуку, то окуня, то жереха, то большую с красными плавниками плотву. Рыба секунду трепещет, бьется о лед, но почти тотчас же застывает и превращается на сорокаградусном морозе в ледяную сосульку. — Ну, — говорит дед, — сегодня на уху хватит, а за остальной придем завтра. Пора возвращаться на зимовку, сынок, а то как бы ночка темная не застала нас здесь.