Пора что-то менять - [4]

Милтон тогда ввел ее в весьма и весьма измененное состояние и использовал это состояние для того, чтобы сконструировать у пациентки то умение, в котором она нуждалась. Он понимал, что эта женщина не функционирует как следует. Более того, он понимал и весьма странную причину этого явления: женщина просто не знала, как это делается!

Больше всего мне понравилось то, как Милтон узнал об этом. Он обернулся, посмотрел на психиатра и указал ему на кресло, в котором вводил клиентов в транс. Профессор без сомнения обладал всеми возможными степенями и регалиями, он даже специально изучал эриксоновский гипноз в институте. И вдруг на его на лице отражается то, что я называю глубоким и всепоглощающим страхом. Он оглянулся на свою клиентку, а Милтон говорит: «Я просто хочу успокоить даму и на вашем примере показать ей, что транс совсем не опасен».

В мозгу у меня тут же пронеслось: «Это не может быть неопасно! Особенно для него! Тем более прямо сейчас!» Психиатр подошел к креслу, и в тот самый миг, когда начал в него опускаться, едва он достиг той точки, когда уже не мог не опуститься, Милтон бросил: «Погрузиться в транс». А когда тот наконец опустился, добавил: «Хлоп!»

— Теперь, пока вы здесь сидите, — сказал Милтон, — я бы хотел, чтобы вы мысленно вспомнили о трех вещах, относительно которых у вас нет ни малейших сомнений, что они с вами случились. Подумайте о таких событиях, в которых вы абсолютно уверены,— но не о чем-то выдающемся, а о таких вещах, как сегодняшний завтрак.

Так Милтон провел его по трем событиям, случившимся в тот день, а потом сказал:

— А теперь придумайте три события.

Затем Милтон велел профессору войти в еще более глубокий транс, где его подсознание могло бы сообщить ему, каким образом он отличает одни события от других.

Что до меня, то присутствуя при сем, я то погружался в транс, то выходил из него. Рядом с Милтоном подобное происходит с каждым. Однако не даром я рос в 60-х: «отъезжать» мне было не впервой, поэтому я быстро это дело прекратил. Из того, что поведал почтенный джентльмен, я уловил главное: мысленные картинки реальных и придуманных событий выглядели поразному. Милтон спросил, чем отличаются картины того, что происходило на самом деле, и психотерапевт сказал буквально следующее: «Они кажутся прямоугольными, а те, другие, выглядят смутными, прозрачными и бесформенными».

К этому времени клиентка тоже погрузилась в транс. Милтон заметил: «Очень кстати, что клиентка уже достигла измененного состояния». Это значило, что он погрузил ее так глубоко, как только можно.

Милтон повернулся к ней и принялся инструктировать, чтобы она перебрала все происшедшие с ней в тот день события. Он велел ей придать соответствующим картинкам прямоугольную форму. Затем он кое-что нафантазировал и предложил оставить фантазии смутными, прозрачными и бесформенными. Затем он дал ее подсознанию инструкцию пересортировать таким образом все события. В наше время, когда экраны телевизоров в большинстве своем прямоугольные, я советовал бы вам лишний раз убедиться, что вы можете отличать реальное от нереального не только этим способом.

Этот урок положил начало тому, что я разработал впоследствии вместе со своими друзьями Крисом Холлом, Тодом Эпстайном и другими нашими помощниками, — тому, что теперь мы зовем техникой субмодальностей. Вы можете смело назвать субмодальности валютой человеческого ума. С их помошью осуществляется обмен и вершатся перемены.

Объективно об объективности

Люди говорят об объективности и субъективности с незапамятных времен.

Когда я учился в колледже, психология меня не интересовала. Прежде всего потому, что исследователи в этой области и клиницисты не разговаривали друг с другом. С моей точки зрения, если исследователи от медицины не будут любить практиков и не станут рассказывать им о том, что они придумали, а практики не захотят расспрашивать о том, что им нужно, все они просто поубивают нас.

Исследователи считали себя великими авторитетами. Они терзали крыс. «Второсортные» и покинутые на произвол судьбы практики пытались собраться с мыслями. Психология, да и сами хватившие через край психологи вознеслись в такие горние выси, где уже нечем было дышать.

Некоторые из моих профессоров говорили об объективных экспериментах. Я изучал физику. Физикам хорошо известно, что объективность долгое время была чем-то само собой разумеющимся. Но благодаря Эйнштейну мы узнали, что вещи не объективны. Они относительны. Они зависят от нашей точки зрения.

Эйнштейн говорил о том, что будет, если оседлать световой луч. Представьте себе, что вы едете верхом на частице света — фотоне. А рядом, на другом фотоне, едет еще кто-то. Чем эта ситуация отличается от той, когда вы сидите себе где-нибудь на мостике и спокойно наблюдаете за людьми, проносящимися мимо вас на фотонах? А что, если двое летящих на фотонах примутся еще и бросать друг другу мяч? С точки зрения этих наездников мяч будет перемещаться строго перпендикулярно движению. А вот с мостика, мимо которого они проносятся, будет казаться, что мяч движется под углом. В довершение всего, при скоростях, близких к световой, и пространство, и время ведут себя по-другому.