Попугай, который знал Папу - [3]

То ли в комнате, то ли в свином хлеву валялись где придется куклы в человеческий рост; глаза у них были полуоткрыты, в обожженных, бессильных пальцах дымились сигареты или блестели пустые стаканы из-под виски, между тем как тела их содрогались под ударами музыки, передаваемой, по-видимому, из сумасшедшего дома где-то в Штатах. Вид был такой, как будто только что здесь пронесся огромный локомотив, он разбросал свои жертвы в разные стороны, и теперь они лежали в самых неожиданных позах, кто в одном углу комнаты, кто в другом, и стонали, словно им требовалась срочная медицинская помощь.

Посреди этого содома восседал прямой, как будто проглотил палку, щеголь. На нем были вельветовая куртка и галстук бабочкой цвета хурмы, а обут он был в бутылочно-зеленые туфельки. Кто это был, спросите вы? Ну конечно, Шелли Капон! Не обнаружив и тени удивления, он царственным жестом протянул мне стакан и закричал:

— Я сразу понял, что это звонишь ты! Я абсолютно телепатичен! Добро пожаловать, Раймундо!

Он всегда называл меня Раймундо. Рэй было для него слишком просто. Имя «Раймундо» превращало меня в латифундиста со скотоводческой фермой, полной племенных быков. Я не спорил, Раймундо так Раймундо.

— Садись! Да нет, как-нибудь иначе, поинтересней.

— Извини, — сказал я так похоже на Дэшиэлла Хэммета, как только мог выставив вперед подбородок и делая стальные глаза. — Нет времени.

Я пошел по комнате, следя за тем, чтобы не наступить на кого-нибудь из его друзей — Гнойничка, Мягонького, Добренького, Толстячка и одного актера помню, его однажды спросили, как он сыграет роль в каком-то фильме, и он сказал: «Сыграю лань».

Я выключил приемник. Тут люди в комнате зашевелились. Я выдернул корни приемника из стены. Кое-кто приподнялся и сел. Я открыл окно и вышвырнул приемник наружу. Раздался такой визг, будто я бросил их матерей в шахту лифта.

Звук, донесшийся с асфальтового тротуара внизу, был как музыка для моего уха. С блаженной улыбкой на лице я отвернулся от окна. Кое-кто уже поднялся на ноги и клонился в мою сторону — возможно, это следовало понимать как угрозу. Я вынул из кармана двадцатидолларовую бумажку, протянул ее не глядя кому-то и сказал:

— На, купи новый.

Тот, тяжело поднимая ноги, выбежал из комнаты. Дверь захлопнулась. Я услышал, как он падает по лестнице — будто спешит к своему утреннему уколу.

— Ну, так где же он, Шелли? — спросил я.

— Что где? Ты о чем, милый?

От удивления он широко открыл глаза.

— Сам знаешь, — и я вперил взгляд в его крохотную ручку, державшую стакан с коктейлем.

С тем самым, который был любимым напитком Папы, фирменной (подается только в «Куба либре»!) смесью рома, лимона и папайи. Словно для того, чтобы уничтожить улики, он выпил его одним глотком.

Я подошел к стене, в которой было три двери, и к одной из них протянул руку.

— Это, милый, стенной шкаф.

Я протянул руку к другой.

— Не входи. То, что ты увидишь, не доставит тебе удовольствия.

Я не вошел.

Я протянул руку к третьей двери.

— Ну ладно, дорогой, входи, — жалобно сказал Шелли.

Я открыл дверь.

За дверью оказалась совсем маленькая комнатушка, в ней — узкая кровать, у окна — стол.

На столе стояла клетка, а на клетку был наброшен платок. В клетке что-то шуршало и царапало чем-то твердым проволоку.

Шелли Капон подошел и, не отрывая глаз от клетки, стал около меня, у порога; его пальчики сжимали уже новый стакан с коктейлем.

— Как жаль, что ты приехал не в семь вечера, — сказал Шелли.

— Почему именно в семь?

— Почему? Неужели непонятно? Мы бы как раз кончили есть нашу птицу, фаршированную диким рисом с приправами. Интересно, много ли белого мяса у него под перьями, да и есть ли оно у него вообще?

— И ты бы смог?! — заревел я.

Мой взгляд пронзил его насквозь.

— Да, смог бы, — подумал я вслух.

Перешагнул порог я не сразу. Потом медленно подошел к столу и остановился перед клеткой, закрытой платком. Посредине платка было вышито крупными буквами одно слово: МАМА.

Я посмотрел на Шелли. Он пожал плечами и стал застенчиво разглядывать носки своих ботинок. Я протянул руку к платку.

— Подожди. Прежде чем снимешь… спроси что-нибудь.

— Что, например?

— Ну, о Ди Маджо. Скажи: Ди Маджо.

В голове у меня включилась со щелчком десятиваттная лампочка. Я кивнул. Я наклонился к закрытой клетке и прошептал:

— Ди Маджо. Тысяча девятьсот тридцать девятый год.

Молчание — то ли живого существа, то ли компьютера. Из-под слова МАМА послышался шорох перьев, по проволочной сетке застучал клюв, и тоненький голосок сказал:

— Полных пробежек тридцать. Отбитых в среднем триста восемьдесят один.

Я был ошеломлен. Но тут же прошептал:

— Бейб Рут. Тысяча девятьсот двадцать девятый год.

Снова молчание, перья, клюв, и:

— Полных пробежек шестьдесят. Отбитых в среднем триста пятьдесят шесть. У-ук.

— Боже, — сказал я.

— Боже, — отозвался как эхо Шелли Капон.

— Точно, это тот попугай, который знал Папу, тут уж не ошибешься.

— Да, это он.

И я сдернул с клетки платок.

Не знаю, что я надеялся под ним увидеть, Быть может, крошечного охотника в сапогах, куртке и широкополой шляпе. Быть может, маленького бородатого рыболова в свитере, сидящего на деревянной скамеечке. Что-нибудь крошечное, литературное, человекоподобное, фантастическое — только не попугая.