Попугай - [2]

Мод ушла, Элинор же стояла, не отводя заклинающего взгляда от попугая, покуда спину ей жег воображаемый взгляд миссис Уилсден. Она гипнотизировала попугая, но попка был сосредоточен на сохранении равновесия и оставался к ней в профиль. Он не поддавался гипнозу, и в ту самую секунду, когда Мод появилась на крыльце, держа на вытянутой руке клетку с гостеприимно распахнутой дверцей, он подался вперед, взмахнул крыльями и взметнулся с ветки. На сей раз он взлетел не очень высоко, но, описав несколько кругов, кривобоко, будто одно крыло у него перевешивало, он перемахнул через забор, мгновение еще посверкал над ним в нерешительности и скрылся из виду.

– Надо же! – ахнула Мод, а Элинор подобрала юбку, прикинула высоту забора и тут же взмахнула на него с проворством кошки.

Попугай медленно продвигался по воздуху как бы трусцою ожиревшего пони, только на свой крылатый манер. Несколько раз он пытался осесть на ветках соседнего сада, но соскальзывал с них, вспоров коготками листья. В милых разбросанных садиках вдоль улицы сверкали теплицы, аккуратными кубиками розовели и рдели клумбы с геранью, и лиловыми большими подушками сияли фиалки. Ранний ветерок воровато оборвал лепестки фруктовых деревьев, швырнул в траву, смел, поворошил и испуганно ускользнул. Элинор, тоже воровато, огляделась, сидя на заборе, и подоткнула юбку. Она соображала, что попугай, наверное, пыхтя, приземлился либо у Казбертсонов, либо у Филпотов, не иначе.

Он, наверное, долго отсиживался, прежде чем полетел к тополям в одном саду, куда ему лучше бы не заглядывать. Эти тополя вытянулись над всей округой с какой-то изящной небрежностью; они наклонялись друг к дружке и весело поблескивали. Они поднимались над забором Ленникотов, а никто из соседей не входил за этот забор, с тех пор как там поселились Ленникоты.

Попугай лениво проследовал вдоль тополей, как бы не торопясь на свиданье, и где-то под ними он опустился.

Миссис Уилсден говорила Элинор, что про Ленникотов не стоит рассуждать, и все это очень, очень печально. Действительно, каждый чувствовал, что лучше знать про них поменьше, и дамы с большой неохотой передавали друг дружке шепотом такие вещи про Ленникотов, которые обсуждать неприятно, но приходится обсуждать. Миссис Уилсден говорила Элинор, что грех, к сожалению, все больше распространяется в обществе (хотя и неприятно говорить о таких материях с незамужней девушкой) и она рада-радешенька, что мама не дожила до этих времен, да и милого мужа судьба пощадила.

– Неизвестно даже, – сказала она, – действительно ли они Ленникоты. Он-то Ленникот, ну, а ее называют миссис. У меня в библиотеке нет его книг, а тот милый молодой человек безумно удивился, когда я про них спросила. Миссис Казбертсон давала – не как-то один роман, но, по-моему, ужасно трудно читается, и миссис Казбертсон того же мнения.

– Там что-нибудь неприличное? – глухо спросила Элинор, быстро наматывая шерсть.

– Уж надо полагать, – отвечала миссис Уилсден, – но я же говорю, я не дочитала. Безумно скучно. Правда, до того места до которого я дошла, я ничего не заметила, заглянула в конец – и там ничего. Но никогда б я не стала держать подобную книгу в доме, где есть молодая девушка, – Элинор, размотайте-ка шерсть, вы слишком туго наматываете…

Даже в Лондоне, говорят, многие-отвернулись от Ленникотов, и сюда они явились, конечно, в надежде завести приличных знакомых. Вся улица осуждала Ленникотов, и вся округа завидовала улице. По вечерам длинные полосы шпарящей белизны стекали с автомобильных фар, грубо разоблачая тайны соседских кошек. Эти автомобили без конца останавливались возле Ленникотов, тихо сопя, словно принюхиваясь к траве. Приемы приемами, а шума от Ленникотов никогда никакого не было, иной раз только доносился из окон смех, так что хотелось постоять и прислушаться, и совсем уже редко – голос миссис Ленникот, очень приятный голос, растекался между деревьев, когда она после ужина пела гостям.

Попугай опустился среди тополей, а у Элинор опустилось сердце. Она услышала, как наверху звякнуло окно, и поняла, что шторы у миссис Уилсден раздвинуты и скоро все будет кончено. Язык у ней присох к гортани от ужаса, но она взяла себя в руки и спрыгнула прямо в крапиву, на тропу, которая шла по задам мимо миссис Уилсден, мимо семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого номеров и наконец впадала в небольшой пустырь под тополями Ленникотов. Поворачивая по тропе под тополями и слыша их шорох, она вдобавок слышала, как попугай за кирпичным забором очень отчетливо и уныло повторял: «Минни? Минни!» Встретил он кого-нибудь или рассуждал сам с собой?

Элинор полагала, что моральная неустойчивость несовместима с ранним вставанием. Поэтому она была не только удивлена, но и оскорблена в лучших чувствах, когда, поправив пенсне, обнаружила, что смотрит поверх забора Ленникотов на безупречно прямой пробор в медного цвета волосах миссис Ленникот. Попугай грыз когти, сидя на крыше беседки, и миссис Ленникот не замечала его, потому что читала книжку стихов с крупным шрифтом и курила сигарету в длинном мундштуке. Она сидела в шезлонге, положив на опрокинутую лейку ноги – уж разумеется, в цветных кожаных туфельках. Услышав, как Элинор скребет носами туфель по кирпичам, нащупывая точку опоры с внешней стороны сада, она подняла глаза, сверкнув на солнце золотыми ресницами, нерешительно улыбнулась и сказала: