Попробуйте отшутиться! - [5]

Я видел: он хочет сказать что-то еще, и она, похоже, тоже это почувствовала. Лицо ее побледнело, но весь вид говорил о том, что она не собиралась позволять какому-то мошеннику диктовать ей условия или даже просто видеть ее в растерянности. Раскрыв сумочку, она принялась подкрашивать губы малиновой помадой.

— Я об этом не думала, — ответила она, рассматривая свое отражение в зеркальце.

— Это был политический подкуп, — сказал Герман.

Тоненьким пальчиком она подправила помаду на губах:

— Я этому не верю. Впрочем, какое это имеет значение? Вы получите сполна по этой расписке. Я не хочу только, чтобы об этом узнала моя мать. Если вы не понесете бумагу в суд, я собственноручно напишу вам расписку на одиннадцать тысяч долларов.

— Вы не хотите, чтобы стало известно, что у вашего отца были дела со мной? — вкрадчиво поинтересовался Герман.

Она убрала зеркальце и смело взглянула ему в глаза:

— Мой отец вел честную жизнь, он был порядочным человеком. И если у вас есть его расписка, то это, скорее всего, шантаж. Мы оба знаем это, и ни к чему попусту тратить время. Если вы обратитесь с этой распиской в суд, все подумают, что отец был замешан в грязном политическом деле с подкупом должностного лица. Моя мать не выдержит такого удара. Вам это прекрасно известно, поэтому вы и пригласили меня. Итак, чего вы хотите?

С этими словами она захлопнула сумочку, сверкнув обтянутой гладким чулком коленкой, положила одну ногу на другую и рассмеялась сладким ангельским голоском.

Ей удалось поставить Германа в тупик, но он быстро пришел в себя:

— Вы правы, мисс Чэдвик, я действительно кое-чего хочу и перейду к этому вопросу через минуту. Буду с вами откровенен. Эта расписка и в самом деле нечто вроде орудия шантажа — своеобразная деловая договоренность между вашим отцом и мной. В политике он всегда брал надо мною верх и, как вам известно, поносил меня в своих речах. Один только факт, что я располагаю подлинной распиской вашего отца, способен сразить наповал кое-кого из ваших друзей, принадлежащих к утонченному изысканному обществу, не правда ли?

Она промолчала, так как ответ был очевиден. Из сказанного Германом я составил полную картину. Выдающийся в политических кругах человек, честный и порядочный, принадлежащий к узкому кругу общества, умирает, оставив после себя долговое обязательство, оно попадает в руки политического мошенника, который не гнушается самыми нечистоплотными средствами при достижении целей. Все было ясно как Божий день. Но более всего меня мучил вопрос, который, вероятно, волновал и девушку, так как она не преминула его задать:

— Чего я не могу понять, так это почему отец вообще дал вам эту расписку, а не заплатил наличными.

Его пористые губы скривились в улыбке, лысина отливала под лучами электрического света. Приблизившись к девушке, он бросил:

— Потому, мисс Чэдвик, что эта расписка не единственная. Существует еще девять таких же, датированных другими числами и в сумме составляющих сто тысяч долларов.

Это был удар.

Она медленно поднялась, руки ее потянулись к горлу. В своем коротеньком платьице с заниженной талией она сейчас, как никогда, казалась ребенком.

— Простите, — проговорил он. — Кажется, в прихожей звонит телефон. — И с этими словами вышел.

Зачем ему понадобилось покидать комнату, не знаю.

Быть может, где-нибудь в стене был проделан потайной глазок, через который он мог наблюдать за тем, что происходит в кабинете? Может, он хотел подсмотреть, что станет делать девушка, оставшись наедине со своими мыслями?

Когда он ушел, она постояла несколько секунд и медленно опустилась в кресло. Немного погодя она подняла глаза и заговорила, словно обращаясь ко мне:

— Да что же это такое? Отец, как мне теперь быть? Как поступить? Мама не вынесет этого удара, это убьет ее и запятнает твое доброе имя! И потом, на это уйдет все наше состояние. Помоги мне, папочка! Без тебя мне не выстоять.

В глазах ее блеснули слезы, она держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. Послышались шаги, и в кабинет вошел Герман. Он пристально посмотрел на нее, но она, поморгав, спрятала слезы и мизинчиком поправила помаду в уголке губ.

— Вечно я криво крашу губы, — проговорила она, усмехнувшись и глядя на него поверх зеркальца.

И вид у нее снова был озорной и задорный.

Герман явно недоумевал:

— Я уже говорил, что кое-чего хочу.

Она слегка припудрила щечки:

— Чего же?

Он облизнул толстые губы:

— Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

— Ну что ж, говорите. И посмотрим, станет ли вам от этого легче.

Он было открыл рот, но передумал, хлопнул ладонью по столу и встал:

— Не сегодня. В ближайшее время я позвоню вам, а пока еще раз хорошенько все обдумаю. А теперь прошу простить меня — через несколько минут ко мне должны прийти.

Она встала и из-под полей шляпки обвела глазами комнату:

— Но вы ведь не станете передавать эти расписки в суд… Я имею в виду, не отдадите их управляющему по делам наследства?

Он покачал блестящей головой:

— Нет. У меня же есть к вам просьба.

Она весело кивнула:

— Ну что ж, возможно, я ее и выполню.

С этими словами она бросила на него взгляд через плечо и направилась к выходу. Он пошел проводить ее, а я поспешил вылезти в окно, чтобы он не застукал меня в своем кабинете.