Поправки - [28]
– Кстати, – допивая остатки вина, сказала Инид, – мне кое в чем нужна твоя помощь.
Дениз ответила вежливым «хорошо», но недостаточно быстро и недостаточно сердечно. Инид давно уже поняла: что-то они с Альфредом проглядели в воспитании дочери. Не сумели привить младшенькой великодушие и бодрую готовность помочь.
– Как ты знаешь, последние восемь лет кряду мы ездили на Рождество в Филадельфию, – продолжала Инид. – Но теперь мальчики Гари подросли, и, наверное, им было бы приятно сохранить воспоминания о Рождестве у бабушки с дедушкой, вот я и подумала…
– Черт! – донеслось из гостиной.
Отставив бокал, Инид бросилась вон из кухни. Альфред сидел на краешке кресла, высоко подняв колени, сгорбившись, сокрушенно созерцая останки третьего бутербродика. Хлебная гондола не доплыла до рта, выскользнула из пальцев, упала на колени, оставив там следы своего крушения, свалилась на пол и замерла под креслом. С подлокотника свисала влажная шкурка обжаренного красного перца, вокруг каждого ломтика оливок, попавшего на ткань, расплывалось маслянистое пятно. Пустая гондола лежала на боку, являя глазу пропитанное желтым соком и покрытое коричневыми пятнами нутро.
Дениз с мокрой губкой в руках проскочила мимо Инид и присела на корточки возле Альфреда.
– Прости, папа, – сказала она, – с такими бутербродами трудно справиться, как я сразу не подумала!
– Дай мне тряпку, я уберу.
– Да нет, лучше я, – Дениз смахнула в ладонь кусочки оливок с колен и бедер отца. Руки Альфреда метались в воздухе возле головы дочери, словно он норовил ее оттолкнуть, но Дениз действовала быстро и, подобрав с пола ошметки бутерброда, понесла их на кухню, где Инид решила отхлебнуть еще ма-аленький глоточек, но второпях плеснула в бокал довольно-таки щедрую капелюшечку и поспешно выпила.
– В общем, я подумала, если б вы с Чипом присоединились, мы могли бы еще разок, самый последний, собраться все вместе на Рождество в Сент-Джуде, – закончила она свою мысль. – Что скажешь?
– Я приеду туда, где будете вы с папой, – откликнулась Дениз.
– Нет, я все-таки хочу знать твое мнение. Хочу знать: тебе этого хочется? Может, для тебя что-то значит в последний раз встретить Рождество в доме, где ты выросла? Тебе это будет приятно?!
– Могу сразу тебе сказать: Кэролайн ни за что не согласится уехать из Филадельфии, – ответила Дениз. – Пустые мечты. Если хочешь увидеть внуков на Рождество, придется тебе поехать на Восток.
– Дениз, я спрашиваю, чего хочешь ты. Гари говорит, у них с Кэролайн еще ничего не решено. Мне нужно знать, будет ли для тебя Рождество в Сент-Джуде чем-то по-настоящему, по-настоящему важным. Ведь если мы все решим, что для нас важно в последний раз собраться всей семьей в Сент-Джуде…
– Мама, если тебе удастся это организовать, я не против.
– Мне понадобится всего лишь небольшая помощь на кухне.
– Я помогу тебе на кухне. Но я смогу приехать дня на два-три, не больше.
– А на неделю?
– Нет.
– Почему?
– Мама!
– Черт! – вновь донеслось из гостиной, когда что-то стеклянное, вероятно ваза с подсолнухами, ударилось об пол и, судя по звуку, развалилось на куски. – Черт! Черт!
Нервы Инид были на пределе, с перепугу она сама чуть не выронила бокал, и все же очередное несчастье – что бы там у Альфреда ни случилось – даже порадовало ее: теперь Дениз хотя бы отчасти поймет, с чем ей приходится изо дня в день, с утра до ночи иметь дело дома, в Сент-Джуде.
Вечером того дня, когда Альфреду стукнуло семьдесят пять, Чип, сидя в одиночестве на Тилтон-Ледж, искал сексуального удовлетворения в объятиях красного плюшевого кресла.
Начало января, заросли вокруг Свалки сочились сыростью тающего снега. Плотские подвиги Чипа освещало лишь зарево над супермаркетом в центре Коннектикута да мерцание электронных табло домашней техники. Стоя на коленях перед креслом, он принюхивался к плюшу, скрупулезно, дюйм за дюймом, в надежде отыскать аромат Мелиссы Пакетт, который мог же сохраниться в обивке и восемь недель спустя. Он так усердно нюхал, что обычные, хорошо знакомые запахи – пыль, пот, моча, застоялый табачный дым, едва уловимый след женщины – смешивались, становились неразличимыми и приходилось поминутно прерываться, прочищать нос. Чип зарывался губами в ямки с пуговицами, сцеловывал из них скопившиеся волоконца, пыль, крошки и волоски. Он определил три местечка, где ему мерещился аромат Мелиссы – во всех случаях недостаточно резкий, небезусловный, и после долгого и изнурительного исследования выбрал наиболее вероятное из этих мест, возле пуговицы чуть пониже спинки, сосредоточив на нем свое обоняние. Одновременно Чип обеими руками надавливал на другие пуговицы; прохладный плюш, соприкасавшийся с его пахом, чуточку напоминал кожу Мелиссы, и в конце концов ему удалось до такой степени убедить себя в реальности ее аромата, в реальности реликвии, еще находившейся в его власти, что он сумел довести акт до конца. А потом скатился со своей покорной рухляди и остался лежать на полу со спущенными штанами, уткнувшись головой в сиденье кресла. Еще час прошел, а он так и не поздравил отца с днем рождения.
