«Попаданец» против Чертовой Дюжины - [54]

— Это хорошо, что вы трезво оцениваете силы русской армии. А то, признаюсь, я на мгновенье заволновался. Молодости свойственна горячность.

— Вы хотите сказать, что русская армия слаба?

— Нет, боже упаси! Русский офицер и солдат по-прежнему храбр, решителен и находчив. Однако сейчас исходы сражений решают ружья и пушки. А наше вооружение, к сожалению, уступает оружию наших противников. Дайте русской армии пушки и винтовки, хотя бы не уступающие вражеским, и о противнике вы услышите только в день его капитуляции, — пылко закончил он.

— Хорошо, — я улыбнулся. — Я рад, что вы понимаете важность современного вооружения, фельдмаршал. Собственно, это один из моментов, который я хотел с вами сейчас обсудить…

Распрощавшись с окрыленным князем, я попросил пригласить ко мне Милютина.

— Спрашиваете себя, отчего я пригласил Барятинского? — прервав церемониальный обмен приветствиями, озвучил я немой вопрос военного министра. — С радостью удовлетворю ваше любопытство. Отныне Барятинский Александр Иванович будет исполнять роль начальника Генерального штаба. Который, в свою очередь, больше не будет являться придатком к военному министерству, а станет равнозначным ему ведомством. Теперь туда будут передаваться все вопросы, связанные с непосредственной военной подготовкой и ведением боевых действий.

— Но почему? — только и смог сказать министр, которому известие свалилось как снег на голову.

— Скажем так. Я вижу необходимость в разделении непосредственно армии, ведущей боевые действия, и ее тылового обеспечения. Не переживайте, Дмитрий Алексеевич, на вас работы тоже хватит. В ведении военного министерства по-прежнему остается целый ряд обязанностей и забот. Более того, к ним добавится новая — постепенный переход на всеобщую воинскую повинность. Я ознакомился с вашими планами по военной реформе и хотел бы обсудить их с вами.

Разговор с Милютиным затянулся. Хотя известие о назначении Барятинского на новый пост и выбило его из колеи, он, что называется, был в материале и умело, аргументированно спорил по любому вопросу, если моих доводов ему оказывалось недостаточно. Так до конца и не договорившись по целому ряду позиций, мы решили встретиться еще раз спустя неделю.

А потом был разговор с Валуевым, министром внутренних дел, которому я неплохо урезал полномочия. Как ни странно, тот не сильно сопротивлялся. И даже когда я поставил его в известность о запланированном мной переносе политсыска и борьбы с восстаниями с III и IV Отделений в Канцелярию, лишь вяло запротестовал ради приличия. Но зато как он закусил удила, лишь только речь дошла до цензуры! Правда, потом все же чуть успокоился, когда я сообщил ему, что в его ведение передается медленно и тяжело продвигающаяся земская реформа. Ничего, мы ее ускорим.

Затем плавно слетели со своих мест Зеленой и Головин, серые мышки в министерских креслах, откровенно не справляющиеся с возложенными на них надеждами. Градус в комнате ожидающих моего приема министров накалился до предела. Это было нетрудно заметить по вошедшему вслед за Головиным откровенно нервничающему Мельникову, министру путей сообщения. Однако с этим весьма уважаемым мной ученым, изобретателем и инженером разговор принял совершенно другой оборот. Я обнадежил министра скорым началом воплощения его планов по созданию железнодорожной сети в европейской части Российской империи, конечно, дополнив его некоторыми деталями. Мельников — специалист высочайшего класса и на своем месте. За железные дороги я был спокоен. Лишь бы финансы раздобыть…

Особенно тяжело дался разговор с митрополитом Филаретом. Владыка, несмотря на преклонный возраст и пошатнувшееся от недавней болезни здоровье, прибыл в столицу настолько быстро, насколько позволяли его годы и российские дороги. Я же, загрузив себя сразу десятком проблем, нашел время принять его лишь через неделю после того, как прошение о встрече легло на мой рабочий стол. Признаться честно, я не совсем понимал, чего хочу, и это наглядно доказала наша беседа. В письме я предлагал, практически прямым текстом, восстановить патриаршество. Взамен я хотел от Церкви… самую малость: церковных земель, которые я планировал отдать крестьянам; чтобы Церковь обходилась лишь пожертвованиями прихожан и отказалась от государственных дотаций; хотел, чтобы прекратились притеснения старообрядцев. В моем понимании, независимость от государства, возможность восстановить пост Патриарха были для Церкви достаточно лакомым куском, чтобы согласиться на мои требования.

Это убеждение сохранялось лишь первые минуты моего разговора с митрополитом. Мягко, иносказательно, чередуя вполне светскую беседу с библейскими притчами, владыка объяснил мне, как сильно я ошибался. Церковь, а более конкретно ее иерархи, была совершенно не настроена что-либо кардинально менять. Ее совершенно устраивало положение дел, при котором она была подчинена государству. Государство защищало, кормило, избавляло от ответственности, требуя самую малость — поддерживать авторитет власти среди паствы. Причем требовало чисто формально и беззубо.

Исключения составляли лишь единицы — митрополит Московский и Коломенский Филарет, епископ Смоленский Иоанн, архиепископ Филарет Черниговский и еще несколько иерархов, которые за свои убеждения были практически отлучены от руководства Церковью и лишь благодаря весьма весомому духовному авторитету не лишились своих санов.