Поп и работник - [6]

– …Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!.. Сзади на Бабкина налетел Толян, вдавливая его в дом. Бабкин шагнул, не посмотрев куда, и сокрушил стоявшие в междверье кастрюли.

– …Слава Отцу и Сыну… – дорокотал невидимый передней бас, и следом впритык раздраженный женский голос крикнул:

– Что там еще?

– С благоприятной погодкой вас, граждане! Каструлю тут… Из трапезной шикнули и продолжили религию.

Бабкин оглядел переднюю. Справа от двери шумел отопительный котел с осколком водомерной трубки, рядом стояли два ведра с углем и таз со шлаком. На котле сушились поленья. В углу кипел чайник. Толян по-хозяйски выключил плитку.

– Все кипит и все сырое.

В переднюю выходили три комнаты. Бабкин заглянул в ближайшую: шесть застеленных раскладушек, икона, лампадка, на подоконнике старинная, книга в протершем кожу деревянном переплете.

Торян замел веником пролитые щи и бухнулся на раскладушку.

– Толковище!.. – усмехнулся он, прислушиваясь к соседней» комнате. – Опять ругаются.

– На все, Леночка, надо испрашивать благословение батюшки, – спешил раздраженный женский голос. – А ты?.. Мы с таким трудом собирали церковное собрание. Батюшка сам по бам ходил, чтобы был кворум. Из райисполкома человек специально приехал. Зачем ты за нее выступила? Если бы не ты – ноги ее здесь не было! Какой это староста?!

– Прекрати, мать! – мужской голос был нкий и хрипловатый. – Читай, Женя, не отвлекайся.

– «…Не должно у других искать истины, которую легко заимствовать от Церкви. Ибо в нее, как в богатую сокровищницу, Апостолы в полноте положили все, что принадлежит истине, так что каждый желающий может принимать от нее питие жни…»

– Книги читают, – сказал Толян. – Сейчас отмолотят – попу представлю. Батя путный. Садись, чего стоишь?

Бабкин сел.

– Здесь Димка спит, детский врач, регентует у нас, – Толян хлопнул по соседней раскладушке. – И за дьякона. У бати сын, кстати, тоже дьякон, недавно врукоположение принял. Здесь Женька-сумасшедший. Артист бывший. Жофрения. Остальные – пацаны с Москвы, певчие. Новые ребята. Прежних-то батя выгнал, которые при отце Валентине пели. Шадаев фамилия. Про него в газете писали. Духарной мужик был. В Орепьеве стройбат бабу отодрал, ну и побили малек. Он к ним в рясе, с крестом, во всем обличье в часть поперся. Разговоры разговаривать. Чудной. Андропова отпевать отказался. Его архирей за рубеж в Он теперь во Франции. Перестройка, еж твою медь! Сажать хотели. Плюральм и альтернатива. Слышал, нет: «Что ты жалобно поешь, Алла Пугачева? Хрен теперь вина попьешь у Миши Горбачева». – Толян постучал по стене, за которой храпели. – Там баба Димкина. Она неграм французский язык преподает. Скоро третьего родит.

– От негра?

– Зачем? От Димки. Баба-то его.

– Сколько у нее времени? – тупо спросил Бабкин, вспомнив про свой дом, беременную жену Светлану и про то, что она его выгнала.

– Не знаю, пузо – во! – Толян дотронулся до батареи. – Не греет, падла!.. Иди пошуруй! Я бы сам кочегаром пошел, да батя боится: запью – спалю халупу. А чего, запросто.

Бабкин присел на корточки перед котлом, потыкал в топку лыжной палкой. В прихожую вошла старуха в кителе.

– Значит, истопником у меня будешь, – утвердительно сказала она, сваливая возле котла охапку дров. – Я знакомства-то так и не провела: Вера Ивановна.

Бабкин не успел представиться, в трапезной вспыхнул шум, задвигались стулья.

– Пошли! – скомандовал Толян. – Отыграли девки Пасху, откатали яйца! Батю отец Валерий звать.

– Шапку сними, – спохватилась староста.

Бабкин стащил с головы шлем и робко шагнул вслед за Толяном в трапезную. На торце стола натуральный священник в черной рясе, лысый, с седой бородой, накладывал в чашку гранулированный кофе иностранной банки. Рядом на устаревшем диване немолодая женщина в гуцульской душегрейке с неприятным культурным лицом что-то вышивала. Бабкин почему-то сразу понял: раздраженный голос – ее. Дальше столетняя ведьма обсасывала сухарь, девушка в дымчатых очках сидела, опустив голову. По правую руку от священника восседал молодой носатый бугай, наверное, обладатель баса. За ним по всей длине стола расположился народ помельче, можденный парень, похожий на Гоголя, уткнулся в раскрытую книгу.

– Женя, – сказал ему отец Валерий, – рубашку застегни.

– Благодарю вас, батюшка. Большое вам сыновье спасибо. – Он послушно застегнул пуговку на расстегнутой до пояса рубашке и страдальчески взглянул на батюшку: правильно ли он сделал.

– Обои пуговки, – подсказала Вера Ивановна. – И пинжачок.

– Да-да, – благодарно затряс головой Женя и справился со второй пуговицей. Отец Валерий отер лицо вафельным полотенцем. К нему подскочила Вера Ивановна.

– Чистое возьми, батюшка. Что ты этой гусиной плотью трешься? Опять личико запаршивеет…

– Не твое дело! – проскрипела ведьма. – Своими делами занимайся. Другим не указуй.

Вера Ивановна осеклась на полуслове, отсела на дальний край стола.

– Вот так, вот так, – прошамкала Шура, – не балуй, а то ишь раскомандовалась…

– Татьяна, что ты волнуешься по всякой ерунде? – одобрительно заметила ведьме женщина с культурным лицом. – Ешь спокойно, не обращай внимания.