Понятие сознания - [35]

(4) Свобода воли

Как уже отмечалось, в дискуссиях некоторых философов о добровольности действии слова «добровольный», «недобровольный», «ответственный» используются не в их обычном ограничительном употреблении для обозначения погрешностей или явных проступков. Они применяются в более широкой области, охватывающей все действия, которым могут выноситься благосклонные или неблагосклонные оценки в соответствии с какими-либо критериями превосходства или приемлемости. При таком их применении человек изображается добровольно делающим и правое, и неправое, на него возлагается ответственность не только за те действия, в которых он выступает субъектом обвинения, но и за те, что делают ему честь. Таким образом, слово «добровольный» используется здесь в качестве синонима слов «умышленный», «намеренный».

Понятно, что философы, работающие с таким расширенным употреблением указанных понятий, имеют на то веские мотивы. Они ощущают потребность в терминологическом аппарате, пригодном для различения тех явлений и событий, к которым приложимы или одобрительные, или критические оценки, и тех, к которым ни то, ни другое не применимо. Без такого аппарата, как они полагают, было бы невозможно установить характеристики, наличие которых позволяет причислять явления к сфере Духа (Spirit), а отсутствие — отсылать их в область грубой Природы.

Первопричина этого стремления открыть некий своеобразный элемент, присутствующий везде, где бы ни присутствовал Дух, и отсутствующий везде, где он отсутствует, — это страх перед пугалом Механицизма. Считалось, что физические науки установили (или же находятся на пути к этому), что вещи и события внешнего мира жестко управляются познаваемыми законами, формулировки которых не допускают никаких оценочных терминов. Казалось, что все внешние события скованы железными цепями механической причинности. Возникновение, свойства и ход течения этих событий объяснялись или же могли бы быть полностью объяснены в терминах измеримых и потому, как предполагалось, лишенных цели сил.

Чтобы спасти наше право использовать оценочные понятия, нужно было показать, что поле их надлежащего применения лежит где-то вне этого внешнего мира. И внутренний мир с его неизмеримыми, но целеустремленными силами, как полагали, позволял проделать этот трюк. Поскольку «волевые акты» уже были обозначены как необходимые продукты внутренних сил, то естественно было предположить, что сфера добровольного, очерченная пределами распространения этих волевых актов, выступает тем общим и одновременно специфическим элементом, который придает явлениям духовный характер. Суждения науки и оценочные суждения различались соответственно как описания того, что имеет место во внешнем мире, и того, что происходит в мире внутреннем, — по крайней мере, до тех пор, пока психологи не стали утверждать, что их суждения есть научные описания явлений этого внутреннего мира.

Вопрос о том, заслуживают ли поступки человеческих существ похвалы или упрека, был, следовательно, поставлен как вопрос о том, являются ли волевые акты некими действиями.

(5) Пугало механицизма

Веяний раз, когда некая новая наука добивается своих первых больших успехов, ее восторженные служители воображают, что отныне все вопросы могут быть решены посредством распространения присущих ей методов. В одни времена теоретики представляли себе, что весь мир суть не более чем совокупность геометрических фигур, в другие — что мир может описываться и объясняться в понятиях чистой арифметики. Химическая, электрическая, дарвиновская и фрейдистская космогонии также знавали свои яркие, но краткие периоды расцвета. «В конце концов, — всегда говорили их рьяные приверженцы, — мы сможем дать или, по крайней мере, наметить решение всех трудных проблем, и притом такое, которое несомненно будет научным решением».

Введенные в оборот Коперником, Галилеем, Ньютоном и Бойлем физические науки прочнее и на более долгий срок, чем любые из их предшественниц или преемниц, закрепили за собой место космогонических строителей. Вплоть до наших дней сохраняется тенденция трактовать законы Механики не просто как определенный идеальный тип научных законов, но как в некотором смысле первичные, основные законы Природы. Люди склонны надеяться (или опасаться), что биологические, психологические и социологические законы в один прекрасный день будут «редуцированы» к механическим законам, хотя остается неясным, какого рода способом эту «редукцию» можно осуществить.

Я уже называл Механицизм своего рода пугалом. Испытываемые теоретиками опасения как бы все не оказалось объяснимым законами механики, беспочвенны. И эта беспочвенность связана не с тем, что неопределенность, которой они опасаются, оказывается не столь уж угрожающей, но с тем, что не имеет смысла говорить о такого рода неопределенности. Пусть даже физики смогут когда-то ответить на все физические вопросы, но не все вопросы являются физическими. Законы, которые они открыли и которые еще смогут открыть, применяя один из смыслов этого метафорического глагола, «управляют» всем, что случается, но они не предопределяют всего того, что случается. Они и в самом деле не предписывают ничего из того, что имеет место. Законы природы не являются декретами.