Понятие политического - [190]

Для того, кто изучает этот период в его жизни, все или почти все говорит против Шмитта. Он проявлял огромную активность в деле пропаганды нового строя и очищения университетов вообще и юридической науки в частности «от еврейского духа». После недолгого пребывания в Кельнском университете, когда популярность его возросла необыкновенно, он получил кафедру в Берлинском университете. Шмитт не только вступил в национал-социалистическую партию, но и стал прусским государственным советником, а также занимал другие влиятельные позиции.[750][751][752][753] В 1936 г. против него выступила газета «Черный корпус», орган СС, и все тот же Гурьян ехидно предрекал ему путь в эмиграцию или концлагерь. Шмитт уцелел в этот раз, он уцелел и позже, когда репрессии обрушились на участников заговора против Гитлера, среди которых были его друзья. Он был интернирован по окончании войны, его выпускали, снова арестовывали, снова

выпускали.[754] В конце концов, американский следователь Роберт Кемпнер отказался привлекать его к суду. Потом были трудные годы, болезнь и смерть жены (1950 г.), жизнь очень скудная, без зарплаты и профессорской пенсии, в стесненных условиях родного городка Плеттенберг, куда он вернулся в родительский дом и где прожил до конца жизни, стилизуя себя, как говорят немцы, под Макьявелли в изгнании и называя свое убежище «Сан- Кашьяно», не только в память о деревне, где прошли последние годы флорентийца, но и в память о христианском мученике святом Кассиане. Он прожил там почти сорок лет, успел написать еще очень много и снова стал знаменит. Мы опустим здесь эту часть его биографии. Пожалуй, лишь несколько слов надо сказать о том, как Шмитт пытался представить свои оправдания и резоны тем, перед кем он просто обязан был оправдываться. Когда в Нюрнберге Кемпнер пытался выяснить по существу роль Шмитта в формировании агрессивной внешней политики Германии Шмитт написал в ответ на его вопросы:

«1. Никогда в жизни между мной и Гитлером не было сказано ни единого слова. За все 12 лет его политической власти я не был ему представлен и ни разу не подавал руки. Я также никогда не добивался этого, не чувствовал к тому желания и не утруждал в этом отношении никого другого. Точно так же никогда в жизни я не говорил с Гиммлером, Геббельсом, Розенбергом, Борманом, Гессом, Бооле и большинством других влиятельных деятелей режима, а также не пытался добиться разговора с ними. Ни у одного из них я не сидел в приемной ни секунды. С 1936 г. я больше никогда не видел Геринга; я также никогда не пытался увидеть его или переговорить с ним. Риббентропа я видел один раз в 1936 г. и перекинулся с ним несколькими ничего не значащими словами. Больше я его не видел и не просил о встрече. С того времени, как в декабре 1936 г. я подвергся публичной диффамации, я лишь несколько раз виделся с Франком, дважды или трижды в 1937—1938 гг. по делам Академии немецкого права, однажды — вместе с Рихардом Штраусом и дважды во время войны — это были случайные визиты, инициированные его женой. О вопросах, связанных с большим пространством, я не говорил с ним никогда. Я также никогда не посещал его как генерал-губернатора Польши, никогда не был ни в Кракове, ни в каком ином польском городе и за все время немецкой оккупации Польши вообще не был на территории Польши. 2. После 1936 г. никто, ни одна инстанция и ни одно лицо, ни частное, ни по службе, не просили меня об экспертизе, и я не производил экспертиз ни для Министерства иностранных дел, ни для партийных инстанций, ни для армии, ни для экономики или промышленности. Я не давал советов, которые имели бы хотя бы отдаленное отношение к завоевательной или оккупационной политике Гитлера. Я не принимал участия ни в одной пресс-конференции или чем-либо подобном и не получал никаких особых инструкции и никакой особой информации».[755] Все так, и Шмитт не лгал. Мало того, самого серьезного внимания заслуживают суждения историков, будь то ангажированного Гюнтера Машке, апологета Шмитта, или энциклопедиста Михаэля Штольайза, автора хоть и леволиберального, но стремящегося к максимальной объективности. Машке построил любопытную концепцию, в соответствии с которой юридические сочинения Шмитта по международному праву и теория больших пространств были совсем не на пользу агрессивной политике Германии. Шмитт критиковал Англию и видел опасность именно в ее империи как раз в то время, когда Гитлер был явным англофилом, а развязанная Германией война была, с точки зрения шмиттовской концепции пространства, катастрофическим предприятием. Высказать это прямо он, конечно, не мог, но по его работам это можно увидеть совершенно отчетливо. Штольайз показывает, что к концу 1930-х — началу 1940-х гг. немецкие юристы, бывшие прежде лояльными нацизму (тот же Шмитт), совершенно недвусмысленно выступают против важнейших аспектов нацистского понимания права.[756] Работы Шмитта по международному праву, и в частности, о единстве европейской юриспруденции, прямо противоречат всему, что утверждалось в немецких университетах в первые годы после прихода нацистов к власти. Наконец, после окончания войны Шмитт был одним из первых, если не первым немецким юристом, написавшим квалифицированное заключение о том, что масштабные военные злодеяния не могут рассматриваться как обычные издержки военных действий, но должны быть подсудны именно как преступления.