Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства - [7]
Понтиец ласкал взглядом текучие линии тела гетеры, оценивая её гибкость, а главное, подвижность. Выбрать женщину на час — искусство не меньшее, чем умение подобрать себе жену, подходящую для продолжения рода. Это для незрелого, ничего толком не видавшего мужчины достаточно увидеть обнажённое женское тело — и он счастлив, и уже готов идти куда поведут. Мужчине же более зрелому, не истаскавшемуся по питейным застольям, одного только обнажённого тела уже недостаточно, линии и формы сами по себе не трогают, нужно, чтобы женщина могла хотя бы… э-э-э… выгибаться — для начала. Следующая ступень — умение говорить. А эта выгибавшаяся в лунном сиянии женщина без лица была ещё и говорящей. И потому, возможно, из дорогих. Дорогая — и уже здесь, на отшибе, среди развалин? Как это возможно? Впрочем, если она действительно влюблена, то известно издавна: порождающее страх место чувство усиливает…
— Я вся, слышишь, вся, да-да, вся твоя, ты не видишь, вся … — перешла на уже почти бессвязный лепет женщина, подтверждая слова движениями бёдер.
Бессвязность речей — в нужный момент — это тоже высокое искусство. Но в игре нужна целостность!.. И способность к этому надо было проверить.
— Всё ты врёшь, — сказал торговец с Понта. — У тебя были тысячи мужчин, и ещё тысячи будут. Ты их уже не различаешь. Я для тебя — как все.
— Те — другое, — оправдывалась каждая линия тела. — А ты — это ты. Ты меня не запомнил, а я… С того дня, как ты единственный раз взял меня, я потеряла покой… Пожалей меня… Я вся исстрадалась… Ожидая тебя … Вся …
Эта гетера явно была из дорогих.
— Да? — оценивающе произнёс полуразорённый купец с Понта, прикидывая, сколько можно потратить денег, — хотя наместнику это было бы совершенно всё равно.
Женщина застонала и подалась к нему. Конечно, всем телом, но прежде всего разворачиваясь спиной — и наклоняясь.
Понтийца словно ударило!
И от чувства Понтийца наместник сделал шаг назад!
Всё было кончено. Эта перестала для него существовать.
Кому как нравится. Поговаривают, что на севере варвары опустились до того, что даже согласны, чтобы женщина лежала на спине. Римлянки же всегда оказывались на коленях и локтях — и для их мужчин нет ничего лучше. А вот на Востоке, в том числе и на Понте, мужчина наслаждается только на спине — и ни одна восточная женщина не согласилась бы поменяться с ним местами!
Неправильно, совсем по-римски выгнувшаяся женщина римлянкой быть не могла, — как может жительница Великого Города оказаться в известном квартале Иерусалима? — поэтому предлагаемый ею способ… э-э-э… общения, очевидно, говорил об её опытности — она угадала в нём скорее римского гражданина и должностное лицо Империи, чем торговца с Понта.
Он для неё прежде всего должность, а не живой человек!
Многие всегда и во всём — должность, но разве он, Пилат, таков?
Сейчас, ночью, он хотел быть — понтийцем! Со всеми полагающимися ему восточными ритуалами!
Разве ночь это день?
Этого, кстати, никак не могла понять его жена, во всём, в каждом своём движении оставаясь, к их супружескому несчастью, римлянкой. И хуже того — строгой. Ей, похоже, и в голову не могло прийти, что Пилат — всё-таки Понтий Пилат.
«Должность — не я!» — внутренне закричал Пилат. Закричал, разумеется, Пилат сокровенный, который был лишь частью Пилата, объединяющего в себе и наместника, и торговца, и мужчину, и мужа, и военного. Да так сокровенный закричал, что эхом отдалось — в его обители!
Ну что этой лунной гетере было не увидеть в нём нормального, стосковавшегося по женщине понтийца?! Ведь не могла же она при такой громадной луне не заметить его облачение восточного торговца?! Поступи она верно, и торговец с Понта не отступился бы — и она бы неплохо заработала.
Всё, что от неё требовалось мгновение назад, это не поворачиваться к нему… э-э-э… мечтой основателей Империй, но, чуть пружиня, волнообразно покачивая бёдрами чуть приседать, тем обещая услаждение его желаний. Только так: а одних только слов мужчине недостаточно.
Да, выбрать женщину — это искусство. Женщина должна уметь угадывать верно. Иначе это не женщина.
— Нет, — мстительно сказал Пилат лунной незнакомке. — Мне нужна — женщина.
И сделав ещё шаг назад, повернулся и пошёл — направо.
В обычаях кварталов любви было пойти прямо на неё, она бы дорогу уступила, но что-то помутило рассудок наместника — может быть, надежда, что её слова и стоны всё-таки правда? — и он поле боя уступил. Кому не свойственно жалеть тех женщин, которые только что объяснились в любви? Жалеющий уступает — и потому Понтиец теперь шёл по тёмному коридору безлюдной улицы. Шёл, предвкушая услышать за спиной звук сдавленных рыданий.
Но за его спиной стона не раздалось. Напротив, раздался… смех — да, оскорблённый, но не стон, а смех…
И — торжествующий?..
Но Понтиец не отметил этого придыхания торжества, а впустил только ожидаемую оскорблённость.
О да, её боль ему приятна.
Может, вернуться?
Но смех? Почему? И это при том, что она на нём не заработала! Если он был в этот вечер у неё первым, то его уход был приметой неудачной ночи вообще.
