Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства - [43]

— Я пошутил, — стал оправдываться Пилат. — Конечно, какой он философ! Простой захребетник. Но, согласись, кто-то из толпы со временем, возможно, и стал бы его называть киником: имущество обол к оболу не собирает, плащ, сложенный вдвое, подстилает. Для глупца: чем не киник?

— Интересная мысль, — сухо сказал Киник. И добавил — Для глу… толпы.

Пилат хотел было что-то добавить, но осёкся. Для толпы? Так ли? Что, его жену можно назвать толпой? Возможно, она и не считает нищих киниками, но Киника точно называла нищим. Вернее, иначе как Нищий его и не называет. Его Уна, патрицианка — толпа? Смешно! Толпа — это те, которые живут не во дворцах. Но ведь и Геракл явно не толпа… Или он, наместник, чего-то не понимает?..

— И всё-таки, — благодушно продолжал Пилат, — сам говоришь, что мальчишку выбрали. А чем он отличается от других? Нищий? Их много. Урод? Их тоже предостаточно. Еврей? Этим Иерусалим не удивить. Что ещё?

— Беззащитный.

— Беззащитных много. Ещё он не девочка, а мальчик. Можно было зарезать и гетеру — это в городе вызвало бы не меньший интерес.

— Половая солидарность? — заинтересовался Киник. — Пожалели своих? В таком случае, убийца — женщина. К тому же мужчины-безумцы, развлекаясь, предпочитают убивать женщин… Так-так-так… Но женщин, как можно догадаться, среди подчинённых начальника полиции нет… Беззащитный?.. Да, женщина! Скажем, это могли поручить той лунной гетере. Это логично: чем в заговоре меньше участвующих, тем меньше вероятность разоблачения.

— Да, — согласился Пилат. — Это объясняет, почему не зарезали какую-нибудь гетеру. Своя.

— Гетера… Гетера? Но которая из них? — задумчиво сказал Киник. — Ведь шлюх — море!..

В Хранилище стало как-то особенно тихо. Да, подобные обобщения в присутствии женатых мужчин лучше не делать. Казалось бы, неверность жены известна и даже привычна, но упомяни про существование шлюх, — воспринимают как намёк на своё супружеское ложе. И обижаются.

Правда, иной раз случается — задумываются. Но редко.

Вновь, в который уже раз со времени первой встречи с Киником у гипподрома, у Пилата появилось ощущение, что живёт он как-то не так, неправильно, ложно… За что, естественно, и расплачивается… событиями в своей жизни. Неслучайными. Безликая любовь, труп любовника жены и его объятия, превратившиеся в навязчивый кошмар… С полок на Пилата смотрели не груды свитков, но, казалось, пыль веков, на которой оставили свой след понявшие смысл жизни люди; для того и оставили, чтобы теперь спросить: кто ты, Пилат? Почему так долго не с нами?!.. Ты — кто? Неужели всего лишь всадник, ставший наместником? Всего лишь баловень Фортуны?

Баловень?.. Всего лишь?

Первым нарушил молчание Киник.

— А как удалось выяснить, что кинжал всё тот же?

— Уж очень он запоминающийся, — встряхнув головой, ответил Пилат. — Его не спутаешь. Клинок сломан. Наверно, в бою. Его перезаточили, потому он и короткий. Хотя кинжал был некогда, безусловно, ценен, но из-за повреждения коллекционного интереса не представляет. Рукоять инкрустирована, белая полоса посередине. Да я его принёс — показать.

Пилат запустил руку в складки одежды, отцепил кинжал и протянул его Кинику.

Киник задохнулся. Как будто чья-то рука дотянулась до его горла — странная, невидимая, всепроникающая.

Он с трудом перевёл дыхание.

Это был его нож! Недавно пропавший! Неужели?!..

Однако Киник, как и д`олжно истинному философу, быстро овладел собой и остался внешне бесстрастен. Он неторопливо принял кинжал и стал рассматривать инкрустацию, чтобы окончательно удостовериться, что невероятное всё-таки произошло.

«Что это?!.. Как это могло случиться?!.. Почему именно моим ножом? Да ещё намеренно похищенным! Меня — подставили! — молнией сверкали мысли Киника, весьма схожие с теми, что пару дней назад в темноте поразили Пилата. — Но кто? И — зачем?.. Они хотят, чтобы думали, что убил любовника его жены я? Дескать, заступился за честь друга?!.. Но если бы я хотел за него заступиться, я бы, как римский гражданин, мог вызвать этого любимца женщин на бой в любом месте. Да и зачем мне его агонизирующим трупом обнимать друга?..»

— У меня такое ощущение, — раздался голос Пилата, — что этот кинжал я уже где-то видел. Только напрочь забыл где.

«Сказать? — Киник сжимал и разжимал рукоять ножа. — Или — не сказать? Скажу — а вдруг он меня под горячую руку причтёт к убийцам? Вернее, к сообщникам, желающим свергнуть его с седалища власти? Но, с другой стороны, если не скажу — он так и не разберётся в тайнах того ложного мира, который выстроен вокруг него какой-то сволочью…»

— И неудивительно, — преодолевая себя, сказал Киник. — Ты его, действительно, видел. Здесь, в Хранилище. У меня. Это мой нож.

— Что??!! — задохнулся на этот раз уже Пилат. — Твой?! Кинжал — твой?!

— Мой, — как можно более бесстрастно подтвердил Киник. — Его у меня выкрали несколько дней назад… А выкрав — использовали. Дело, похоже, становится всё интересней и интересней. И загадочней.

— Это уж точно, — сказал Пилат, несколько отстраняясь от Киника. — А может, ты и зарезал этого… пидора?

— Со спины? Думаешь, на меня это похоже?

— Не очень, — всё-таки неуверенно ответил Пилат, недавний воин, знавший, что приёмы умерщвления противников у каждого свои и на протяжении всей жизни неизменны. Пилат сам ни за что не убил бы со спины, поэтому ему было легко принять, что и Киник на это не способен. — Да, такие, как ты, со спины не убивают.