Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства - [17]

Доложили и о супруге, пожелавшей при докладе поприсутствовать.

«Зашевелилась… мегера. Не явился твой задохлик — забеспокоилась…» — злорадно усмехнулся наместник.

Вообще-то в её намерении присутствовать при докладе не было ровным счётом ничего необычного — как и все женщины, она была более чем неравнодушна к сплетням. Однако возможности узнавать тайны города у неё были ограничены: как и у всякой женщины, умной или хотя бы получившей приличное образование, подруг у неё не было. А в Иерусалиме, где по долгу службы наместник со своей молодой женой оказывались лишь наездом, Уна и вовсе, похоже, не успела обзавестись даже знакомыми дамами. Рабынь-служанок она привозила с собой, но поскольку родственниц здесь у них не было, то и о городских происшествиях они разузнавали не скоро. Поэтому желание Уны присутствовать на утренних докладах начальника полиции было Пилату понятно.

Желания — одно, но их исполнение — дело другое. Были две причины, по которым Уне не удавалось быть на всех докладах. Во-первых, спала она часто допоздна. Даже до полудня, как, например, вчера, когда был убит её любовник. Во-вторых, сам наместник не любил, чтобы она приходила: из-за её присутствия отчёт об очередном убийстве из ревности получался скомканным, умозрительное расследование и вовсе становилось невозможным. Поэтому, зная пристрастие жены подниматься поздно, наместник назначал доклад начальника полиции утром пораньше.

Но сегодня Уна поднялась настолько рано, что ещё задолго до начала доклада сообщила, что присутствовать намеревается.

«Так ли ещё запляшешь…» — злорадно усмехнулся наместник.

Да, сегодняшний доклад обещал быть не только интересным, но и утончённо приятным. Ещё бы! Кому не в удовольствие присутствовать при воздаянии неверной жене, когда она, то веря, то не веря, будет угадывать: жив ещё её возлюбленный или нет? Да, именно угадывать, — ведь выдумать повод рассмотреть труп не удастся даже Уне. Да он, верно, уже и закопан.

— Пригласить! — потерев руки, приказал наместник присланному Уной рабу.

Когда Уна вошла в зал, наместник с удовольствием заметил, что глаза у жены были воспалены.

«Хе-хе, бессонница?!»

Впрочем, застывшее лицо наместника, с искусством, вполне соответствующим его высокой должности, уже выражало полное бесстрастие.

Как и положено добропорядочной имперской супруге, Уна поцеловала руку мужа. А уж он-то руку не отдёрнул — как это обычно непроизвольно получалось! Но она этой милости, похоже, не заметила.

— Как ты спал… милый? — с интонацией, которую в супружестве обычно считают ласковой, спросила Уна.

Наместник Империи был солдатом (в особенности сейчас, когда ещё не остыл от упражнений с мечом) и, как всякий солдат, ценил слова только прямые и откровенные — хотя и знал о в большинстве случаев неполезности прямоты. Он уж было собрался ответить… прямо и откровенно… так ответить… прямо… Эх, если бы не вошёл в этот момент начальник полиции!

Поклонившись — почему-то он сейчас напомнил Пилату паука, — начальник полиции начал с событий малозначительных: волнений домохозяек в связи с повышением цен на рынке; выходок священников; мнимодобродетельных акций сект, враждебных ко всем, кроме самих себя; грызущихся между собой очередных пророков, пугавших близостью конца света; грабежей и убийств; ещё одного скандала, связанного с махинациями на гипподроме; очередной отрезанной головы; пришествия очередного Мессии — местная толпа верила, что с его помощью они поставят на колени весь мир, и всеми будут править они, евреи, вернее, будут собой осчастливливать. Словом, всё как всегда. Скукотища. Выть хочется.

— Ой, как Уне интересно! — время от времени повторяла Уна холодно-восторженным тоном. — Как интересно!! Какая в Иерусалиме интересная жизнь!! О! Узнавать, как всё было на самом деле! Все-все тайны! Тщательно скрываемые! Тайна в жизни человека! Как это важно! Как интересно! И как это прекрасно: помогать несправедливо обиженным! Как Уна завидует вам, мужчинам! — умалялась наместница и всё больше проступала женщина.

— Полиция никогда не ошибается! — расправил плечи начальник полиции.

«Как только он на ней женился? — подумал, однако, он, из последних сил сохраняя невозмутимость под откровенным взглядом внутренне развращённой женщины. — Впрочем, красота всегда покрывала всё… Не зря она заговорила о тайне в жизни. Какую тайну она тщательно скрывает?»

Начальник полиции понимал, что слова Уны, обращённые, казалось бы, только к нему, начальнику полиции, на самом деле были колкостью, предназначенной для мужа. Сейчас Уна, восхищаясь должностью, которую её муж никогда на протяжении карьеры не занимал, хотела, видимо, Пилата унизить.

— Как это прекрасно! — погружалась во всё больший восторг Уна. — Никогда не ошибаться! Никогда! Вы, вы… — Уна закатила глаза — как будто созерцая богов-небожителей.

Начальник полиции не выдержал — и расправил плечи ещё больше. И втянул живот. И даже, как показалось Пилату, зарделся. И руки сложил как-то особенно, по-паучьи.

«Ну и осёл, осёл и есть, — глядя на начальника полиции, подумал Пилат. — Паукоосёл… Ослопаук…»

Наместник прекрасно понимал, что жена, как всегда, ломала комедию. Она, плоть от плоти потомственных правителей Рима, сама же ему в своё время и объясняла смысл восклицаний: сначала расстелись, стань ничем, затем — ударь, а далее, если ещё не покорённый поддался — то по потребности этой холуйской души.