Пони Педро - [15]

Работая зимой во дворе, мы надеваем овчинные куртки. А у Педро есть меховая куртка? Есть. Когда земля надевает снежную шубу, Педро тоже одевается в меховую куртку. Шерсть у него становится густой и пышной. Скребница уже не достает до его шкуры. Меховая куртка Педро — это подарок природы к зиме. Подарки природы несовершенны. Педро не может снять свою теплую куртку и повесить ее на спинку стула, как это делаем мы, люди. Теплую куртку Педро создал слепой опыт природы. Вот тебе куртка, а там управляйся с ней как знаешь! На морозе ты не замерзнешь, а если наступит оттепель, тогда уж ничего не поделаешь — придется попотеть.

Человеку на земле куда легче. Он поднялся выше слепого опыта природы. Он накопил собственный опыт. Холодно — наденет куртку, жарко — снимет ее.

Но и Педро тоже накапливает опыт. Свой небольшой, лошадиный, опыт. Благодаря ему он становится чуточку свободней, чем, скажем, крот или червяк.

В зимнюю пору Педро застаивался в конюшне. Когда по утрам я выводил его, он еле мог дождаться, пока его разнуздают и пустят побегать и побеситься. Водя Педро по двору, я думал совсем о другом. Я думал, например, об одном маленьком человеке в моем романе. Мне хотелось, чтобы он совершил героический подвиг. Педро сразу же заметил мою рассеянность. Он взвился на дыбы и попытался вырвать поводья у меня из рук. Это ему не удалось. Он угрожающе замахал передними копытами. Я слегка ударил его хлыстом по носу. Он застонал. Я испугался своей жестокости, обругал себя извергом: «Ты не даешь бедной лошадке наслаждаться жизнью!» — и осудил себя.

Назавтра все повторилось сызнова. Теперь я едва коснулся его хлыстом. Однако Педро захныкал, как ребенок, который с обидой в голосе говорит:

«Ну вот, и то нельзя, и это нельзя».

В конце концов я добился того, что Педро унимался, стоило мне поднять хлыст. А как он вздыхал при этом, шельмец!

Меня снова так и подмывало похвастаться необыкновенным умом Педро: посмотрите, мол, какая это умница! Понимает, что такое жалость! Но тут здравый смысл во мне снова взял верх:

«Он стонет, потому что у него выработался условный рефлекс на хлыст. Ведь у тебя тоже слюнки текут, когда ты видишь, как в лавке продают твою любимую квашеную капусту».

Снег на садовой дорожке был плотно утоптан. Дорожка стала скользкой. Зимой Педро нечем полакомиться в огороде, нечего вытаптывать. Ему разрешается свободно мчаться с выгона в конюшню, на ужин. На дорожке он то и дело оскользался, приходилось двигаться шагом, хотя ему живот подводило от голода. И вот однажды он свернул с дорожки и поскакал прямо по бугристому полю, где летом рос топинамбур. Там можно было дать себе волю. На следующий вечер Педро, сделав всего несколько шагов по дорожке, вспомнил, как чудесно скакать галопом по полю. На третий вечер он уже вихрем летел через поле, как по ипподрому. Он приобрел свой, лошадиный, опыт!

Вход на выгон преграждали три перекладины. Когда наступал час вечерней кормежки, Педро становился у перекладин и ждал, чтобы его выпустили. Желудок Педро работал как часы. Во время ужина эти часы-желудок приводили в действие не звонок будильника, а звонкую жеребячью глотку. Когда я задерживался дома дольше обычного, увлекшись работой над тем или иным местом романа, как впоследствии им должны были увлечься читатели, Педро начинал беспокоиться. Он кусал и толкал мордой верхнюю перекладину. Однажды вечером перекладина упала: она была задвинута не до конца и выскочила. Тогда Педро стал кусать вторую перекладину, и она тоже упала. Через третью, нижнюю, он перепрыгнул, понесся по саду, затопотал по двору, напился из колоды и исследовал куриную кормушку. Пришлось отложить рукопись и выйти во двор.

Педро ворча побежал мне навстречу:

«Хорошее дело! На часы не смотришь, зова не слышишь!»

На следующий день голод явно перекрутил пружину в часах-желудке Педро. Они вдруг побежали вперед, как будильник в моей спальне. До кормежки оставался еще целый час, а Педро уже сбросил обе перекладины и с ворчанием помчался рысью во двор.

Я разбранил его:

— Работа — прежде всего. Я еще не закончил свои пять страниц. Неужели ты хочешь, чтобы я, писатель, бросил свой труд ради забавы?

Я прибил гвоздем вторую перекладину. Это помогло мне ровно на два дня. На третий день Педро снова вырвался во двор на полчаса раньше.

— Ты что же, вытащил гвоздь зубами?

«Роммумм-роммумм!» — ответил жеребчик.

Осмотрев перекладину, я увидел, что гвоздь сидит крепко. Просто-напросто Педро перепрыгнул через обе перекладины. Высота один метр! Из-за своей прожорливости он, чего доброго, скоро начнет скакать через дома.

КРИСТА НА КОРМУШКЕ

Зима засвидетельствовала нам свое почтение, приветливо махнула ледяной шапкой так, что по лесу гул прошел, и снова ушла, вероятно, за своими белоснежными коврами, хрусталем и прочими аристократически холодными принадлежностями. Луга опять стали серовато-зелеными. К полудню иней на стеблях травы таял.

Мы часто бывали в городе, ходили в театр и на концерты, встречались с писателями на заседаниях и конференциях. Все это необходимо человеку и тогда, когда он живет в деревне. Однако наша деревня стоит на отшибе, среди лесов и озер. Все новое приходит к нам куда медленнее, чем в другие деревни. В восьми километрах от нас есть Дом культуры с очень неплохой, почти как в провинциальном городе, сценой. Раз в месяц там играет выездная труппа из окружного центра, но зимой дороги так плохи, что ночью можно потерять сапоги в грязи. Пока доберешься до театра, считай, что уже побывал в театре.