Понедельник — пятница - [16]

Таможенник закрыл чемоданы и попытался поставить их на спинку стула так, чтобы спинка пришлась точно посередине. Но чемоданы не сохраняли равновесие и заваливались на одну сторону.

— Придется сделать вашим чемоданам небольшую операцию, мистер Болл.

Теперь он был уверен, что не ошибся. Лекарства — отвлекающий момент. И мистер Болл скис уже по-настоящему. Он стоял бледный, с округлившимися глазами, совсем непохожий на того Болла, который полчаса назад сидел в сторонке, равнодушно покуривая.

Перочинным ножиком таможенник подцепил нитку и начал рвать шов. Он не торопил себя и не пытался догадаться, что обнаружит там — платиновые или золотые пластинки или что-нибудь из «пищи духовной». Да, так и есть — брошюрки, тесно напиханные под обрез чемодана. Издание НТС — «Народно-трудового союза», белоэмигрантская писанина.

Брошюрки были в обложках. Скопировано до мелочей: «Библиотечка журнала «Огонек». М. Пришвин. „Рассказы об охоте“». И портрет Пришвина. Ткачев разозлился. Он очень любил Пришвина, и то, что эти антисоветские брошюрки были покрыты портретом Пришвина, казалось поганым вдвойне. Его не обрадовало, что он не ошибся и нашел-таки этот «багаж». Теперь у мистера Болла будут неприятности другого сорта — но какая же погань!

— Ладно, — сказал Ткачев, не замечая, что говорит по-русски. — Складывайте свое имущество обратно, мистер Болл. — И махнул рукой, сообразив, что иностранец не понимает. — The inspection is over[4].

Вот тогда или чуть позже ему и подумалось о Любе и о том, что у нее есть свой тайник, куда Ткачев только заглянул, и то ненадолго, а Володька — тот ничего не заметил.

Он подумал о Любе с неприязнью, и это ощущение удивило его самого: с чем сравнил! «Что там ни говори, она — жена моего друга, и хватит думать обо всем этом…»

Он не предполагал, что обнаруженные им брошюры — только «первые ласточки» (хотя грешно было называть их ласточками даже в кавычках). На оперативном совещании у начальника ОКПП он узнал, что НТС резко активизировал свою работу и готовит (а верней, уже начал проводить) крупную акцию по заброске в СССР антисоветской литературы. В Прибалтике пограничники находят воздушные шары с контейнерами, набитыми изданиями НТС. Подобные брошюры перехвачены контролерами одесского ОКПП. А Ткачев слушал и испытывал странное недоумение. На что же рассчитывают они? Посеять в чьих-то душах неверие или враждебность к Советской власти? Да много ли найдется таких? А Советской власти уже тридцать семь лет, и выдерживала она такое, перед чем иные государства рушились сразу. Выходит, тридцать семь лет ничему не научили господ из НТС. «Проникновение в души», «медленное расшатывание» — ну что ж, пусть тешатся надеждой…

Голос начальника ОКПП, проводившего совещание, доносился до него как бы издалека: «…повышать бдительность… оттачивать чекистское мастерство…». Он отлично понимал все это сам, быть может, не говоря себе таких слов, и думал о другом: «Ах, сволочи! На антисоветчине — портрет Пришвина!..»

После совещания можно было пойти домой — опять принять аспирин, выпить чаю с малиной и выспаться хорошенько. Он и так не спал почти сутки. Но сначала надо забежать в магазин. Дома — шаром покати, а в столовую не хочется. Сейчас многие опасаются ходить в столовую из-за гриппа. Лучше самому наварить макарон и поджарить какую-нибудь котлету.

Так он и сделал.

В магазине было людно; в кассу и к прилавкам стояли очереди. Он встал в одну из очередей; сзади раздался женский голос: «Вы крайний?» — он обернулся, чтобы ответить «последний», и увидел Любу.

— Здравствуйте.

— А, Василий… Не знаю, как по отчеству…

Казалось, она похорошела еще больше. Ей очень шла и белая шаль с серебряными нитками, и мутоновая шубка, и вовсе не трудно было догадаться, что и шаль, и шубку ей привез Володька. Тогда, в такси, на ней была обыкновенная ленторговская шляпка и простое пальто…

— Пожалуйста, — пропустил ее вперед Ткачев. Он мялся; ему вовсе не хотелось разговаривать с Любой после того, что он угадал в ней, и самым естественным вопросом в этом положении было: «Как живете?»

— Нормально, — ответила Люба. — Володя в рейсе, на днях вернется, а тетя Лина уехала к сестре в Днепропетровск.

— Надолго?

— Видимо, насовсем. Квартирка-то у нас тесная, сами знаете — однокомнатная.

И снова Ткачеву стало холодно. Володька согласился, чтобы мать уехала из Ленинграда? И для Любы это — «нормально»?

Очевидно, она догадалась, о чем думал Ткачев, и добавила:

— Она давно собиралась к сестре. Больная женщина, кроме тети Лины, у нее никого нет…

Это прозвучало как оправдание и подтверждение догадки: значит, не захотела жить с невесткой.

— А как вы? — спросила Люба.

— Так. Работаю…

— Заходите как-нибудь.

— Как-нибудь, — ответил он.

А теперь домой, домой! Его начало знобить, едва он вышел из магазина на улицу, на слякоть. «Кажется, все-таки заболеваю. Совсем ни к чему». Едва он вошел в квартиру, соседка сказала, что звонили со службы, просили срочно позвонить. Что там еще стряслось? Он снял трубку — ответил оперативный.

— Ты как себя чувствуешь?

— Ну, — засмеялся Ткачев, — наверно, тебя мое здоровье волнует не с медицинской, а с деловой точки зрения?