Понедельник начинается в субботу. Сказка о Тройке - [18]
— Благодарю вас, — сказал незнакомец. — Не употребляю, к великому моему сожалению.
Тогда, пошевелив от вежливости пальцами, я осведомился — не спросил, а именно осведомился:
— Не позволено ли мне будет узнать, чему я обязан приятностию нашей встречи?
Незнакомец опустил глаза.
— Боюсь показаться нескромным, — сказал он, — но, увы, я должен признаться, что уже довольно давно нахожусь здесь. Мне не хотелось бы называть имена, но, я думаю, даже вам, как вы ни далеки от всего этого, Александр Иванович, ясно, что вокруг дивана возникла некоторая нездоровая суета, назревает скандал, атмосфера накаляется, напряженность растет. В такой обстановке неизбежны ошибки, чрезвычайно нежелательные случайности… Не будем далеко ходить за примерами. Некто — повторяю, мне не хотелось бы называть имена, тем более что это сотрудник, достойный всяческого уважения, а говоря об уважении, я имею в виду если не манеры, то большой талант и самоотверженность, — так вот, некто, спеша и нервничая, теряет здесь умклайдет, и умклайдет становится центром сферы событий, в которые оказывается вовлеченным человек, совершенно к оным не причастный… — Он поклонился в мою сторону. — А в таких случаях совершенно необходимо воздействие, как-то нейтрализующее вредные влияния… — Он значительно посмотрел на отпечатки ботинок на потолке. Затем он улыбнулся мне. — Но я не хотел бы показаться абстрактным альтруистом. Конечно, все эти события меня весьма интересуют как специалиста и как администратора… Впрочем, я не намерен более мешать вам, и поскольку вы сообщили мне уверенность в том, что больше не будете экспериментировать с умклайдетом, я попрошу у вас разрешения откланяться.
Он поднялся.
— Ну что вы! — вскричал я, — Не уходите! Мне так приятно беседовать с вами, у меня к вам тысяча вопросов!..
— Я чрезвычайно ценю вашу деликатность, Александр Иванович, но вы утомлены, вам необходимо отдохнуть…
— Нисколько! — горячо возразил я. — Наоборот!
— Александр Иванович, — произнес незнакомец, ласково улыбаясь и пристально глядя мне в глаза. — Но ведь вы действительно утомлены. И вы действительно хотите отдохнуть.
И тут я почувствовал, что действительно засыпаю. Глаза мои слипались. Говорить больше не хотелось. Ничего больше не хотелось. Страшно хотелось спать.
— Было исключительно приятно познакомиться с вами, — сказал незнакомец негромко.
Я видел, как он начал бледнеть, бледнеть и медленно растворился в воздухе, оставив после себя легкий запах дорогого одеколона. Я кое-как расстелил матрас на полу, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул.
Разбудило меня хлопанье крыльев и неприятный клекот. В комнате стоял странный голубоватый полумрак. Орел на печке шуршал, гнусно орал и стучал крыльями по потолку. Я сел и огляделся. На середине комнаты парил в воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и в полосатой гавайке навыпуск. Он парил над цилиндриком и, не прикасаясь к нему, плавно помавал огромными костистыми лапами.
— В чем дело? — спросил я.
Детина мельком взглянул на меня из-под плеча и отвернулся.
— Не слышу ответа, — сказал я зло. Мне все еще очень хотелось спать.
— Тихо, ты, смертный, — сипло произнес детина. Он прекратил свои пассы и взял цилиндрик с пола. Голос его показался мне знакомым.
— Эй, приятель! — сказал я угрожающе. — Положи эту штуку на место и очисти помещение.
Детина смотрел на меня, выпячивая челюсть. Я откинул простыню и встал.
— А ну, положи умклайдет! — сказал я в полный голос.
Детина опустился на пол и, прочно упершись ногами, принял стойку. В комнате стало гораздо светлее, хотя лампочка не горела.
— Детка, — сказал детина, — ночью надо спать. Лучше ляг сам.
Парень был явно не дурак подраться. Я, впрочем, тоже.
— Может, выйдем во двор? — деловито предложил я, подтягивая трусы.
Кто-то вдруг произнес с выражением:
— «Устремив свои мысли на высшее Я, свободный от вожделения и себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна!»
Я вздрогнул. Парень тоже вздрогнул.
— «Бхагават-Гита»! — сказал голос. — Песнь третья, стих тридцатый.
— Это зеркало, — сказал я машинально.
— Сам знаю, — проворчал детина.
— Положи умклайдет, — потребовал я.
— Чего ты орешь, как больной слон? — сказал парень. — Твой он, что ли?
— А может быть, твой?
— Да, мой!
Тут меня осенило.
— Значит, диван тоже ты уволок?
— Не суйся не в свои дела, — посоветовал парень.
— Отдай диван, — сказал я. — На него расписка написана.
— Пошел к черту! — сказал детина, озираясь.
И тут в комнате появились еще двое: тощий и толстый, оба в полосатых пижамах, похожие на узников Синг-Синга.
— Корнеев! — завопил толстый. — Так это вы воруете диван?! Какое безобразие!
— Идите вы все… — сказал детина.
— Вы грубиян! — закричал толстый. — Вас гнать надо! Я на вас докладную подам!
— Ну и подавайте, — мрачно сказал Корнеев. — Займитесь любимым делом.
— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Вы мальчишка! Вы дерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать!
— Я уже пострадал, — вмешался я. — Дивана нет, сплю как собака, каждую ночь разговоры… Орел этот вонючий…
Толстый немедленно повернулся ко мне.
— Неслыханное нарушение дисциплины, — заявил он. — Вы должны жаловаться… А вам должно быть стыдно! — Он снова повернулся к Корнееву.
