Помяловский - [7]

Защита восемнадцатилетнего богатыря Силыча спасла Помяловского от того, чтобы стать «подлецом или последним забитым дураком». Перенесенные страдания и опека Силыча обусловили и такие черты характера Помяловского, как чувство независимости и сострадания к слабым.

Бурсацкий быт был глубоко развращен не только учителями, но и. всем подразделением бурсы на подчиненных и «власти», старших спальных, старших дежурных, цензоров, авдиторов, секундаторов.

Начальствующие бурсаки вербовались преимущественно из второкурсников, оставленных на второй год за леность и малоуспешность. Из них и создавалась училищная бюрократия, направленная на деморализацию бурсацкого товарищества по принципу «разделяй и властвуй».

Бурсаки-начальники могли делать, что им угодно. Это была целая иерархия во главе с царьком — цензоров, окруженным придворным штатом авдиторов, в свою очередь возглавлявших всех второкурсников. Авдиторы были аристократией бурсы, сильной физически и знающей на зубок все традиции бурсацкой «педагогии». Взятка и вымогательство — обычная основа власти бурсацкого начальства. На этой почве в бурсе развивалось ростовщичество. Для «подарков» брались деньги взаймы, особенно городскими учениками, до получения из дому и т. д. — с отчислением известного процента ростовщику. Цензоры, авдиторы и другое начальство благодаря этому жили барами, проявляя безудержный деспотизм в отношении новичков. Последние трепетали перед цензорами и авдиторами, раболепствуя и заискивая всячески.

Здесь тоже помог Силыч. Помяловский избавился от этого раболепства, от необходимости давать кому-либо подарки, лакействовать перед второкурсниками, рассказывать им на ночь сказки, покупать им булки, искать в голове паразитов и т. д., как это вынуждены были делать почти все первокурсники.

Постепенно он завоевывал себе независимость, обходился без помощи Силыча, и научился защищаться, даже в схватке с сильным бурсаком. Сам никогда не нападая, он отбивался, однако, стойко. Это не могло не нравиться товарищам — они его полюбили.

Один из лучших школьных друзей Помяловского, Н. А. Благовещенский, следующими штрихами воссоздает портрет Николая Герасимовича в период бурсы:

«Помню, — рассказывает Благовещенский о Помяловском той поры, — когда однажды товарищи робко указали мне на него, как на силача, который в обиду себя не даст. Он шел по мосткам в порыжелой казенной шинели, ободранной и истасканной до-нельзя, шапка нахлобучена была по самые уши, воротник поднят, и из-за воротника виднелся один только глаз со шрамом.

— Это Карась, — шептали мне товарищи.

— Карась? — громко спросил я.

— Тише!.. Услышит, так рад не будешь: побьет.

Я с тех пор всегда со страхом поглядывал на Помяловского, и очень хотелось мне хоть раз обозвать его Карасем, чего он, как бурсак, конечно, не утерпел бы».

Этот портрет Помяловского-Карася, нарисованный Благовещенским, относится к тому времени, когда он был уже в старшем классе и считался «отпетым». «Отпетыми» назывались те бурсаки, которые не занимались науками, не боялись порки, не трусили перед начальством и умели на удар отвечать крепким кулаком. Быть «отпетым» в бурсе считалось почетным. Это был своеобразный протест против начальства.

Весь режим бурсы, тупая зубрежка, «долбня», как ее называет Помяловский, вызывали отвращение к урокам. Богословское крючкотворство, метафизика, риторика и схоластика, в которых путались сами учителя, настолько отталкивали от себя бурсаков, что умный, способный Помяловский учился плохо и не раз оставался на второй год. В одном из своих рассказов, «Долбня», он так характеризует учителя бурсы Красноярова:

«Сам он получил воспитание схоластическое, повит был топиками и периодами, произошел всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлен, воспитан тою философией, которая учит, что «все люди смертны. Кай — человек, следовательно — Кай смертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы разума неукоснительно вытекают из нашего я», что «где является свет, там уничтожается тьма» и т. п. Окончательно же окрепли его мозги в диспутах, когда он смело и победоносно витийствовал на одну и ту же тему pro и contra (за и против), смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускал в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды силлогизмов и паралогизмов».

Ученикам, конечно, все это было в тягость и глубоко противно. Особенно это тяготило Помяловского, привыкшего с детства к простоте, ясности и свободе. Естественно, что от этого интеллектуального удушья и схоластических вывертов тянуло его обратно в родное приволье.

Бегство из училища стало заветной мечтой Помяловского, побывка у родителей — великим праздником. Между тем, учителя-инквизиторы, в наказание за разные провинности, лишали юношу и этой последней радости. Помяловский с отчаяния стал придирчиво изучать каждый учебник, выслеживать учителя, как своего злейшего врага, и постепенно открывал в учебниках множество чепухи и безобразия. Он стал недоверчиво относиться к «науке». Это сделало его, говоря бурсацким языком, «вечным нулем», т. е. окончательно неуспевающим. Но все же выпускные испытания он выдержал хорошо и перешел в низшее отделение духовной семинарии.