— Что «э-э»?
— Польза от тебя, голубок, будет вот какая. Покажи нам, где у вас здесь лежат деньги, — проговорил он, на сей раз внятно и уверенно.
— Ага, и давай живее! Ждать нам некогда! — поторопил меня его приятель. — Так, где оно хранится ваше бабло?
— Вестимо где — в швейцарском банке на четвертой полке сверху. Ладно, ребята, все. Повеселились, и хватит. Покиньте, пожалуйста, немедленно помещение, — твердым голосом попросил я. С гордостью про себя я отметил, что не ошибся в своих предположениях на их счет. Глаз у меня был все-таки наметанный.
— Не указывай нам, хмырь! Покинем твое помещение, когда того пожелаем! — подбоченившись, огрызнулся первый парень.
Между тем второй, «танцор», зашел ко мне с левой стороны. Расстегнул молнию на большой спортивной сумке, висевшей на его плече, и рывком вынул оттуда бейсбольную биту.
Я хотел с ехидцей спросить, играть он сюда явился, что ли? Но не успел, поскольку события стали развиваться в самом стремительном темпе. «Танцор» замахнулся битой — и я инстинктивно отступил к лестнице, а следовало бы — подальше в центр зала. Поэтому удар битой меня все же достал, придясь немного выше моего левого уха. Ощущение было ужасное. Я подумал, что голова у меня треснула, мозги то ли разболтались, то ли спрессовались. Шея же свернута на бок под острым углом.
Охнув от боли, я упал и, считая каменные ступени, покатился по лестнице, пока не распластался на площадке внизу. Распластался, словно баран, готовый к разделке или подстриганию шерсти. Сознание у меня спуталось и смешалось, потемнело в глазах. Действительность воспринималась какими-то вспышками и обрывками. Но я отлично чувствовал холод мраморных плит, которыми был выложен пол вестибюля.
Казалось, что все части моего тела, пронизываемого болью, существуют как бы независимо и отдельно друг от друга. Само собой, напрашивалось сравнение с манекеном-негритянкой, расчлененным на составляющие и со съехавшими до колен кружевными трусами. Еще мне было жаль, что помялся мой английский костюм, белоснежная рубашка и шикарный галстук в полоску, не говоря уж о носовом платке в заднем кармане брюк. Что поцарапались итальянские ботинки. Неизвестно, когда теперь выдадут новые. Чем, спрашивается, мне было до тех пор довольствоваться?
Сверху же, из зала бутика, слышался громкий, раздражающий уши шум.
В один из моментов прояснения моего сознания, через туманную пелену, я увидел, как мимо с топотом, проносится парень, стукнувший меня бейсбольной битой. К груди он прижимал свою спортивную сумку.
Я протянул руку и схватил убегавшего парня за голень. «Танцор» споткнулся, замедлил движение, протащил несколько шагов меня за собой и рухнул во весь рост на пол. Тут же встал на четвереньки и попытался освободить свою ногу. Но я держал парня крепко. Тогда он, извернувшись, сильно ударил подошвой ботинка по моему лицу — и сознание окончательно меня покинуло.
— Как твое самочувствие, Володя? — озабоченно спросила моя старшая сестра Шура, приехавшая навестить меня в больницу. Сейчас это была располневшая сорокалетняя женщина с продолговатым и добродушным лицом, одетая почему-то сразу в нескольких шерстяных кофточек. Но в моем восприятии она навсегда останется другой. Тонкой стройной девушкой в нескладном ситцевом платье, часто провожавшей меня за руку в школу. Над этим еще потешались мои одноклассники. Подобное было совсем не принято в нашем небольшом подмосковном городке.
— Так, скажи, как ты себя чувствуешь? — спросила она еще раз.
— Ничего, Шура, сносно, — ответил я. Шумно затянулся сигаретой и, поперхнувшись, ощутил резкую боль в груди — в трех сломанных ребрах. Я задержал дыхание. Тем более что дышать здешним воздухом было не слишком приятно — ароматы его наполняли еще те.
Больница имеет один общий специфический запах. Но каждое отделение в ней, обладая своей собственной изюминкой, пахнет по-особому. Нашему травматологическому отделению был присущ запах гнойных бинтов, мази Вишневского и ампутированных конечностей. (Отрадно хоть, что не моих конечностей!) Правда, в курилке, где мы сидели на кушетке, он почти не ощущался. В курилке витал стойкий дух табака, от которого Шура то и дело морщила нос. Но где еще можно было уединиться зимой в больнице для разговора с близким человеком? Не в операционной же или перевязочной — они предназначены несколько для иных целей. Потом, кто ж нас туда пустит?
— Бросал бы ты курить, дорогой, — покачала она головой.
— Обязательно скоро брошу, и начну вести здоровый образ жизни, — пообещал я. — Только выберусь прежде из больницы.
— Я тебе тут кое-что привезла, — сказала Шура, протягивая мне пакет с продуктами. Как я понял по ее полным сумкам, она успела побывать уже в столичных магазинах. Считалось, что в Москве все товары продаются лучше и качественнее, чем в Подмосковье. Не знаю, насколько они были лучше, но то, что дороже — это точно.
— Захватила тебе еще несколько книжек. Остались от дяди Виктора. Я помню, что ты любишь читать, — вынула она из одной из сумок стопку дешевых изданий карманного формата.
— Спасибо, Шура, — поблагодарил я, взвешивая на ладони стопку. — Почитаю.
