Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры - [13]
«Некоторым людям, — думал Йозеф, — словно бы доставляет удовольствие размышлять о прискорбных материях. Как эта женщина разыгрывает задумчивость! Вздыхает, как другие смеются, так же безмятежно. Вот, стало быть, какая у меня теперь хозяйка!»
После кофе он рьяно взялся перебеливать черновик. Наступил вечер. Завтра утром, глядишь, выяснится, стоящий он работник или ничтожество, светлая голова или тупая машина, умница или бездарь. А на сегодня, по его разумению, сделано уже достаточно. Йозеф собрал работу и поднялся к себе в комнату, радуясь, что можно некоторое время побыть одному. Не без грусти он принялся не спеша распаковывать пожитки и, доставая из саквояжа одну вещицу за другой, вспоминал о несчетных переездах, в которых этот саквояж послужил ему на славу. К простым вещам прикипаешь сердцем, Йозеф это чувствовал. Интересно, как пойдет его жизнь у Тоблера? — спрашивал он себя, с нарочитой аккуратностью укладывая в шкаф свое немногочисленное бельишко. «Хорошо ли, плохо ли, а я здесь, и будь что будет». Швырнув на пол сбившиеся в комок спутанные нитки, обрезки бечевок, галстуки, пуговицы, иголки и разные шнурки, он мысленно дал себе обещание стараться изо всех сил.
— У меня тут и кусок хлеба есть, и теплая постель, не грех за это и поработать — что головой, что руками, — пробормотал он. — Сколько мне сейчас лет? Двадцать четыре! Не так уж и молод. А в жизни-то поотстал.
Опорожнив саквояж, Йозеф поставил его в угол. Когда по его расчетам настало время ужина, он спустился вниз, потом сходил в деревню на почту, а потом лег спать.
На следующий день Йозеф, как он считал, проник в суть часов-рекламы, ибо он усвоил, что сей прибыльный проект есть не что иное, как декоративные часы, каковые г-н Тоблер намеревался сдавать в аренду администрации железных дорог, рестораторам, владельцам гостиниц и т. д. «Часы и правда загляденье, — рассуждал Йозеф. — К примеру, можно повесить их в одном или нескольких трамвайных вагонах, и не где-нибудь, а на самом видном месте, чтоб пассажиры сверяли по ним свои карманные хронометры и всегда знали, который час. Ей-богу, недурственные часы, — вполне серьезно решил он, — тем более что у них есть особое достоинство: они связаны с рекламой. Ведь именно для такой надобности их и снабдили одной, а то и двумя парами орлиных крыльев из поддельного серебра и даже золота, чтоб поместить там изящную роспись. А изобразят на них, ясное дело, точные адреса фирм, которые воспользуются этими крыльями, или полями (так их называют в технике), для обнародования всяких полезных сведений, верно ведь? Такое поле стоит денег море, а посему, как вполне справедливо считает мой хозяин, господин Тоблер, обращаться с нашим предложением надо в крупнейшие торговые и промышленные фирмы. Соответствующую плату следует взимать вперед, оговаривая в условиях контракта рассрочку по месяцам. Кстати, часы-реклама могут найти применение почти везде, как в нашей стране, так и за рубежом. Тоблер, похоже, возлагает на них весьма и весьма большие надежды. Правда, изготовление самих часов и медных и оловянных финтифлюшек к ним обойдется недешево, ведь и художник свое потребует, однако денежки за объявления, наверно и очень возможно, будут поступать регулярно. Что сказал нынче утром господин Тоблер? Он-де получил в наследство изрядный капитал, а теперь вот взял да и ухнул все состояние в часы-рекламу. Ничего себе — ухнуть в часы десять — двадцать тысяч франков! Хорошо, что я запомнил это слово — «ухнуть», — похоже, оно весьма употребительное, а вдобавок очень меткое, и, возможно, мне в ближайшее время придется прибегнуть к нему в служебных письмах».
С такими мыслями Йозеф закурил сигару.
«В сущности, вполне приятная обитель, это техническое бюро! Правда, большая часть здешних дел для меня покуда китайская грамота. Обычно я с трудом воспринимаю новое и незнакомое. Примеров тому хватает, мне ли не знать. Люди нередко, хотя и не всегда, считают меня умнее, чем я есть. А вообще все так странно».
Он взял фирменный бланк, несколькими штрихами перечеркнул шапку и быстро написал следующее.
Дорогая г-жа Вайс!
Я не погрешу против истины, сказав, что Вы первая, кому я пишу из этих краев. Мысль о Вас — самая первая, самая непринужденная и естественная среди того множества мыслей, что гудят сейчас у меня в голове. Пока я жил в Вашем доме, Вы, вероятно, частенько дивились моим поступкам. Не раз приходилось Вам подбадривать меня, вытаскивать из болота унылого отшельнического существования и скверных привычек, помните? Вы — такая милая, добрая, скромная женщина, так позвольте же мне любить Вас. Как часто, едва ли не раз в месяц, я входил в Вашу комнату и без долгих слов просил повременить с квартирной платой! И Вы ни разу меня не унизили, всегда я слышал в ответ только «да, пожалуйста». Как я Вам благодарен и как рад, что могу сказать об этом! Что поделывают и как поживают Ваши дочери? Старшей-то, должно быть, скоро под венец. А барышня Хедвиг? По- прежнему служит в страховом обществе? Сколько же у меня вопросов! Да каких глупых, верно? Ведь уехал я от Вас всего два дня назад! У меня такое чувство, милая, уважаемая г-жа Вайс, будто я жил у Вас много-много лет — таким приятным, спокойным и долгим представляется мне это время. Да возможно ли Вас не полюбить? Вы неизменно повторяли, что мне, человеку столь молодому, стыдно быть таким сонным увальнем, — ведь, когда бы Вы ни зашли, я вечно лежал или сидел в своей темной комнате. Ваше лицо, Ваш голос, Ваш смех были мне утехой. Вы вдвое старше меня. И забот у Вас вдесятеро больше, и все-таки для меня Вы всегда были молоды, и когда я жил у Вас, а тем более теперь. Ну почему, почему я так редко с Вами беседовал? Кстати, я ведь остался Вашим должником, верно? — и, честное слово, рад этому. Внешние связи помогают сохранить связи внутренние. Прошу Вас, никогда не сомневайтесь в моем уважении к Вам. Впрочем, довольно испытывать Ваше терпение моими благоглупостями. Живу я здесь в красивом особняке и под вечер в погожие дни угощаюсь кофе в садовой беседке. Патрон сейчас в отлучке. Дом, можно сказать, стоит на зеленом холме, у его подножия рядом с гужевым трактом, по самому берегу озера, проходит железная дорога. Комната у меня высоко в башенке, очень уютная, так что устроился я прямо по-королевски. Хозяин как будто человек славный, хотя немного сумасброд. Возможно, когда-нибудь мы с ним и повздорим. Но мне бы не хотелось. В самом деле, нет. Я предпочитаю жить в мире.
"Разбойник" (1925) Роберта Вальзера — лабиринт невесомых любовных связей, праздных прогулок, кофейных ложечек, поцелуев в коленку, а сам главный герой то небрежно беседует с политиками, то превращается в служанку мальчика в коротких штанишках, и наряд разбойника с пистолетом за поясом ему так же к лицу, как миловидный белый фартук. За облачной легкостью романа сквозит не черная, но розовая меланхолия. Однако Вальзер записал это пустяковое повествование почти тайнописью: микроскопическим почерком на обрезках картона и оберточной бумаги.
Перед читателем — трогательная, умная и психологически точная хроника прогулки как смотра творческих сил, достижений и неудач жизни, предваряющего собственно литературный труд. И эта авторская рефлексия роднит новеллу Вальзера со Стерном и его «обнажением приема»; а запальчивый и мнительный слог, умение мастерски «заблудиться» в боковых ответвлениях сюжета, сбившись на длинный перечень предметов и ассоциаций, приводят на память повествовательную манеру Саши Соколова в его «Школе для дураков». Да и сам Роберт Вальзер откуда-то оттуда, даже и в буквальном смысле, судя по его биографии и признаниям: «Короче говоря, я зарабатываю мой насущный хлеб тем, что думаю, размышляю, вникаю, корплю, постигаю, сочиняю, исследую, изучаю и гуляю, и этот хлеб достается мне, как любому другому, тяжким трудом».
В книге представлены два авторских сборника ранней «малой прозы» выдающегося швейцарского писателя Роберта Вальзера (1878—1956) — «Сочинения Фрица Кохера» (1904) и «Сочинения» (1913). Жанр этих разнообразных, но неизменно остроумных и оригинальных произведений трудно поддается определению. Читатель сможет взглянуть на мир глазами школьника и конторщика, художника и бедного писателя, берлинской девочки и поклонницы провинциального актера. Нестандартный, свободный, «иронично-мудрый» стиль Вальзера предвосхитил литературу уже второй половины XX века.
Поэтичные миниатюры с философским подтекстом Анн-Лу Стайнингер (1963) в переводе с французского Натальи Мавлевич.«Коллекционер иллюзий» Роз-Мари Пеньяр (1943) в переводе с французского Нины Кулиш. «Герой рассказа, — говорится во вступлении, — распродает свои ненаглядные картины, но находит способ остаться их обладателем».Три рассказа Корин Дезарзанс (1952) из сборника «Глагол „быть“ и секреты карамели» в переводе с французского Марии Липко. Чувственность этой прозы чревата неожиданными умозаключениями — так кулинарно-медицинский этюд об отварах превращается в эссе о психологии литературного творчества: «Нет, писатель не извлекает эссенцию, суть.
Когда начал публиковаться Франц Кафка, среди первых отзывов были такие: «Появился молодой автор, пишет в манере Роберта Вальзера». Позже о знаменитом швейцарском писателе, одном из новаторов литературы первой половины XX века, Роберте Вальзере (1878–1956) восторженно отзывались и сам Ф. Кафка, и Т. Манн, и Г. Гессе. «Если бы у Вальзера, — писал Г. Гессе, — было сто тысяч читателей, мир стал бы лучше». Притча или сказка, странный диалог или эссе — в книгу вошли произведения разных жанров. Сам Вальзер называл их «маленькими танцовщицами, пляшущими до изнеможения».На русском языке издаются впервые.
Когда начал публиковаться Франц Кафка, среди первых отзывов были такие: «Появился молодой автор, пишет в манере Роберта Вальзера». «Это плохая карьера, но только плохая карьера может дать миру свет». Франц Кафка о Симоне Таннере Роман «Семейство Таннер» (1907) известнейшего швейцарского писателя Роберта Вальзера (1878–1956) можно назвать образцом классической литературы. Эта книга чем-то похожа на плутовской роман. Симон, ее неугомонный герой, скитается по свету, меняет места работы, набирается опыта, жизненных впечатлений.
Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».
Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».
Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».