Помнишь, не забудешь - [2]

—   Ах,  милая,  я все еще тебе во всем послушен.

Жена улыбалась весело, обрадованная его шуткою. Николай Алексеевич с легкою гримасою усилия проглотил облатку. Запил ее мадерою. Лег на диван и с удовольствием протянулся на его широком, упругом ложе, ощущая левою рукою холодноватую мягкую кожу его высокой, прямой спинки с полочкою наверху, где стояло несколько фотографических портретов, и со шкафчиками по бокам.

Жена неторопливыми, ловкими движениями приятных, полуобнаженных рук поправила под головою Николая Алексеевича шитую зелеными и розовыми шелками — венок из роз — атласную подушку и покрыла Николая Алексеевича мягким клетчатым пледом, под которым сразу стало тепло, приятно и спокойно, и таким милым стал легкий озноб в спине.

— Ну что, Коля, теперь удобно тебе? — спросила жена.

— Очень. Спасибо, милая, — ответил Николай Алексеевич. — Уж ты не возись со мною, иди себе. Дети ждут, должно быть.

Но  прежде  чем  уйти, жена переставила с письменного стола на столик у дивана  наполовину  отпитый  стакан с кисловато-сладким зеленоватым питьем и раскрытую  книгу,  новый роман. Потом она простилась с Николаем Алексеевичем нежным поцелуем, сказала:

— Постарайся поспать до нашего прихода.

И ушла, легкая, веселая, благоуханная, по сукну прошуршала шлейфом, портьеру колыхнула у двери, ушла.

Николай  Алексеевич  смотрел  за  нею,  и глаза его благодарили, и губы улыбались  ласково.  Лихорадка мучила и нежила его, меняя ознобы и зной. Она напоминала  ему  о  другой,  которой  с  ним уже нет, и губы его улыбались и шептали:

— Помнишь, не забудешь? Милая Иринушка, не забудешь?

Были  слышны недолго слабые из-за дверей отзвуки веселых голосов в зале и в передней, донесся издали стук закрытой на лестницу двери, и стало тихо.

III

Николай Алексеевич остался один.

Он  взял  книгу.  Пробежал  несколько  страниц. Но скучно было читать и казалось  неудобно  держать  книгу  руками  из-под  пледа,  который при этом сползал с плеч и комкался под правым боком.

Николай  Алексеевич  положил  книгу  на  столик  и повернул выключатель стоявшей  на столике легкой лампы-качалки. Теперь кабинет был освещен только рассеянным,  отраженным  от  лепного  потолка  светом  двух лампочек люстры, прикрытой снизу тяжелым, темным щитом.

Николай  Алексеевич  закутался  пледом и погрузился в смутное, приятное состояние полудремы.

Бывало, Николай Алексеевич любил мечтать о будущем. Признак юности и скованной еще силы — мечта о будущем. Мечты о будущем утешали, когда настоящее было темно.

Теперь  Николай  Алексеевич  больше любил вспоминать былое. Старость ли надвигалась,   слишком  ли  яркие  мечты  утомили  душу,  или  милого  много накопилось в былом, — к былому с каждым годом все чаще обращались мысли.

Воспоминания  как  мечты  иногда.  А иногда они как проза. Иногда в них странное сплетение прозы и мечты, милого и постылого.

Что  же  эти  дни, о которых вспоминается так сладко и так горько? Дни, когда было молодо, бедно, трудно и радостно, что же эти дни?

И горе в них было, и тусклость бедной, скудной жизни.

Очень трудна была жизнь, только молодость все скрашивала, и еще более, несравненно более, ее любовь. Любовь милой Иринушки, первой жены Николая Алексеевича.

Иринушкина любовь чудеса делала и на убогий мир действительности надевала для Николая Алексеевича пышный наряд царственной мечты. Милая Иринушка, явленная ему в обличий простодушной Альдонсы, преображалась перед ним торжественною Дульцинеею, прекраснейшею из прекрасных, и преображала для него мир.

Это было давно, так давно!

А теперь?

Теперь  Николаю  Алексеевичу идет — и уже давно идет — пятый десяток. И все  в  жизни его изменилось. Бледная, скучная бедность отошла. Жизнь полна, легка, приятна. Хорошо теперь Николаю Алексеевичу живется.

Хорошо?

Да, конечно, хорошо.

Только  иногда  странно  как-то. Бедность и достаток, откуда они? Зачем они  так  пытают  человека?  Зачем  то  немудрое,  чего  добивается человек, приходит так поздно?

Вот  были  годы, когда, едва начав свою самостоятельную трудовую жизнь, бедный  учитель  в  уездном  городишке,  женился Николай Алексеевич на своей милой  Иринушке.  Женился потому, что любил Иринушку, потому, что она любила его. Женился, хотя оба они были бедны и одиноки.

Жена  молоденькая  в  его  доме,  и  свирепая в его доме бедность. Душа просит  радостей  и  смеха,  а  жизнь  грозит напастями и бедами, и утомляет трудами, и не дает отдыха.

Работали они оба очень много, а денег у них в доме было очень мало. Порою и совсем не было денег. И очень мало было вещей. Да и те вещи, которые были, были плохи.

Но разве деньги и вещи сильнее человека?

Город,  где  они  жили,  был  скверный,  маленький,  ветхий  городишко, обнищавший  вдали  от сильных людей и от больших дорог. И люди в этом городе жили  жалкие,  угрюмые,  злые,  завистливые,  нищие  духом люди. А те, в ком теплилась  живая душа, томились там, и тосковали, и рвались убежать из этого постылого  города,  от этой тусклой жизни; и, если не могли убежать, умирали рано, или убивали сами себя, или спивались.

А   вот   теперь   у  Николая  Алексеевича  дорогая,  красивая,  хорошо обставленная  квартира  на  одной  из  лучших  улиц  большого города. В этой квартире  с Николаем Алексеевичем живут жена его, дети, у детей гувернантка, студент-репетитор,  бонна  и  целый  штат  прислуги.  В  этой квартире часто бывают  гости,  милые,  любезные, просвещенные люди; смеется и плачет рояль, кто-то  поет нежные и страстные романсы; танцуют весело и оживленно; говорят обо  всем,  что  в широком мире случается, волнуя сердца, и что в искусствах живет  живою  жизнью.  Когда  нет  гостей,  вечер  занят театром, концертом, маскарадом, посещением знакомых, ужином в ресторане.