Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - [51]

— Ведь это ты у нас все решаешь! — отчитывала жена оплошавшего супруга. — Как же ты допустил, чтобы нас одурачили? Нужно было сначала послушать, сколько тебе предлагают за каждый тюк, прикинуть, сходится ли сумма с твоими собственными подсчетами, которыми ты занимался вчера, когда мы пересыпали какао в мешки, и, если цена тебя не устраивала, нужно было забрать тюки обратно. Так вот мы и делали в прошлом году. Почему же ты допустил, чтобы нас обокрали? Почему?

— Хотел бы я видеть тебя на моем месте, — хныкал муж. — Думаешь, легко сладить с этой парочкой! Там ничего толком не увидишь и не расслышишь. Не успел оглянуться, а их молодчики уже хватают твой тюк, волокут в сторону, пересыпают какао в свои большие мешки — голова кругом идет. А когда наконец очухаешься, видишь, что уже поздно, все расчеты закончены.

— Посторонитесь, дайте место другим, — распоряжался Мор-Замба, хотя его самого до слез пробирали их жалобы.

Погруженный в эти горькие раздумья, он внезапно услышал резкий оклик Алу:

— Ладно, ладно, оставь это занятие мелюзге, ребята управятся и без тебя. Послушай, что приказал тебе Робер: беги вон в тот сарай и напяль на себя шмотки, что валяются в дальнем углу. Они там нарочно положены. Да поторапливайся, олух ты этакий! Больно вы, деревенские, тяжелы на подъем!

Мор-Замба поспешил в сарай, но тут же вернулся и не без труда отыскал в толпе Алу, который, как ему показалось, что-то уж слишком чудно вырядился.

— За чем задержка? — шепотом процедил Алу. — Ты еще не готов? Да что же это за сонная муха такая, черт побери!

— Там в углу валялись только какие-то лохмотья…

— Ну и что? Вспомни-ка, подонок, давно ли ты бросил носить лохмотья? Нет, вы только посмотрите: Мор-Замба воротит нос от лохмотьев, Мор-Замба стал большим человеком! А ну, беги поживее, да не забудь напялить на голову шапчонку!

Мор-Замба повиновался, ошеломленный ненавистью, которая сквозила в каждом слове этого Алу. Должно быть, тот давно имел на него зуб.

— А теперь послушай меня хорошенько, болван, — сказал Алу, бросив на Мор-Замбу испепеляющий взгляд, когда тот вернулся. — Настала твоя очередь взяться за одно дельце. У тех, кто брался до тебя, все сошло гладко, так что и ты, надо думать, не оплошаешь, если только и впрямь не окажешься таким увальнем, как о тебе говорят. А вид у тебя ничего, подходящий! Впрочем, тебе и переодеваться не стоило, ты и так похож на нищего оборванца. Ступай к помосту и жди, пока Робер не крикнет: «Эй, парень, подхватывай-ка тюк!» Тут тебе нужно быстренько снять мешок с крючка и нырнуть с ним в толпу, а потом снова подойти к Роберу, чтобы, значит, он его опять взвесил. И чтобы Ниаркос отсчитал тебе за него деньги. Все понятно? Я повторяю, что все наши, кто проделывал этот фокус, справились с ним замечательно. Один даже подходил с этим тюком три раза. Нет, подожди, не спутай: тебе нужно обязательно дождаться, когда Робер скажет: «Эй, парень, подхватывай-ка тюк!» А если этого сказано не будет, пусть наши ребята спокойно ссыпают какао в большие мешки, а ты не суйся. Ну, марш!

— А вдруг он меня узнает? — попробовал заикнуться Мор-Замба.

— Кто, Робер? Да говорят же тебе, что он сам…

— Не Робер, а белый.

— Ах ты, олух, да где же это видано, чтобы белый узнал черного, да еще если тот переодет? Говорю тебе, что один из наших проделывал этот фокус трижды — ты понимаешь? — трижды! А тебе придется сунуться всего один раз.

Это и в самом деле оказалось легче легкого: Ниаркос не поднял глаза на Мор-Замбу, неотличимого от остальных крестьян, даже тогда, когда скрепил сделку рукопожатием и дружески похлопал его по плечу, до которого дотянулся без труда, благо сам он стоял на помосте, а Мор-Замба находился внизу.

Но Робер, должно быть, переоценил свои тактические способности, а возможно, всему виной был Алу, начальник его генерального штаба, исполнявший свои обязанности с излишним рвением. Как бы то ни было, незримая армия Робера, которой было поручено охранять подступы к храму торговли от набегов вражеских полчищ, глупейшим образом позволила противнику пробраться в тыл, чего, разумеется, никогда не случилось бы, останься Мор-Замба на посту главнокомандующего. Галдящая орда мужчин, женщин и детей — должно быть, целое семейство — осадила помост и была готова взять его приступом, а пока ограничивалась словесной перепалкой, осыпая Робера градом проклятий. Еще не понимая толком, отчего они так на него набросились, но не забывая, что рыльце у него в пуху, Робер долго делал вид, будто все это его не касается, и ждал, что вмешаются его подручные. Но те, ошеломленные таким оборотом событий, вконец растерялись, а противник тем временем становился все смелее. Тогда Робер решил прибегнуть к дипломатии, как и полагается в тех ситуациях, когда чувствуешь, что еще немного — и контроль над событиями будет потерян. Бросив жонглировать безменом и мешками, полными бобов какао, он обратился к бунтовщикам не как строгий начальник, а как сердобольный отец, и хитрость его тут же была вознаграждена. Мало-помалу проклятия превратились в протесты, а протесты — в жалобы; таким образом, Робер узнал, что причиной бунта явилась обида, причиной обиды — недоразумение, а причиной недоразумения — мешок! Да, да, простой крестьянский мешок, прожженный, залатанный, пожелтевший от дыма, — одним словом, настоящая фамильная драгоценность. Робер чуть не задохнулся от радости, как минутой раньше готов был задохнуться от злобы: гора с плеч долой! Такое облегчение чувствует, наверно, убийца, которого обвиняют всего-навсего в том, что он кого-то слегка ущипнул.