Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - [17]

Мы единодушно сходимся на том, что начиная с этого времени ритм нашей жизни как бы ускорился и все события пошли быстрее, подобно человеку, который плелся неспешным шагом до тех пор, пока его внезапно не толкнули в спину или не огрели дубинкой. Волей-неволей нужно признать, что, сам того не ведая и не Желая (хотя Ангамба порой утверждал обратное), Мор-Замба навлек на наш город проклятие, после чего все у нас стало каким-то странным, тягостным и тревожным, все пошло вкривь и вкось, во всем стала ощущаться какая-то горечь, словно под гнетом какой-то недоброжелательной силы все жизненные соки разом перелились из настоящего в будущее, так что уделом нашим стало отныне лишь неуверенное, а потому особенно мучительное ожидание. Что же касается этого будущего, то оно рисовалось нам в виде далекой-далекой страны, добраться до которой можно (да и можно ли?), только переплыв немало грозящих гибелью рек, одолев множество всяких врагов; а иногда возникало опасение, что в тот миг, когда к нему приблизишься, оно окажется и вовсе весьма сомнительным, вроде тех снов, где ослепительные видения мгновенно сменяются ужасными кошмарами.

Началось с того, что отец Ван ден Риттер, появлявшийся у нас прежде лишь изредка, словно для того только, чтобы покрасоваться своей огромной рыжей бородой, решил поселиться в Экумдуме, но место для этого присмотрел совсем в другом конце поселка, где-то наверху, выбрал уголок, куда раньше никто не забредал, да и потом не очень-то заглядывали, так что довольно долгое время казалось, будто его там вовсе и нет, тем более что на первых порах он не выказывал ни малейших посягательств на нашу привычку к ночным празднествам. Его трое слуг были не из наших, но они часто спускались вниз и засиживались у нас — должно быть, потому, что не знали, как убить время у себя наверху. Они-то первые и поведали нам, что, по словам их господина, между белыми где-то там, в их стране, скоро вспыхнет новая война, да такая ужасная, что, по всей видимости, ни один народ от нее не убережется. Эта новость была похожа на страшную сказку: мы еще могли поверить в нее ночью, но с наступлением дня кошмар рассеивался.

Кроме того, на шоссе стали чаще появляться люди и, главное, машины. Но шоссе было иным миром, нисколько не похожим на наш; оно соприкасалось с нашим поселком в силу чистой случайности, а не потому, что мы сами того пожелали. Его проложили когда-то люди, пришедшие невесть откуда и не понимавшие нашего языка; ими руководили трое белых в шлемах. Мы с замиранием сердца слушали, как эхо доносит до нас глухой шум работ в лесу, сначала отдаленных, потом все более и более близких и наконец вторгшихся на нашу землю. Тогда нашего вождя вызвали в Тамару, где он получил приказ разместить по домам эту толпу строителей и позаботиться об их пропитании; так вот нам и пришлось принять под свой кров этих нежданных гостей, которые, благодарение богу, оказались людьми очень тихими, скромными и вовсе не такими уж бессердечными. Но строительство продвигалось дальше, и они недолго задержались в нашем поселке; заботу о них, должно быть, взяли на себя другие вожди и их помощники, и больше нам о них никогда не доводилось ничего слышать. Шоссе, разумеется, осталось, к тому же вождь велел нам следить за ним и даже выпалывать сорные травы, грозившие заполонить обочины, но мы смотрели на это как на неизбежную дань, которую приходится платить омерзительному чудовищу.

Ни один настоящий экумдумец ни разу не решился прокатиться по шоссе на тех толстокожих тварях, которые с оглушительным ревом мчались по утрамбованной насыпи и раз в пять-шесть дней, а иногда и чаще, проносились через наш поселок, поднимая клубы красноватой пыли, долго не оседавшей после их исчезновения. Прежде, до появления Мор-Замбы, все наши связи с дорогой ограничивались встречами с редкими прохожими, которые время от времени перебирались через ров, отделявший шоссе от наших земель, и, подходя к ближайшим домам, просили напиться или поесть. Когда нам самим случалось пускаться в путь, мы предпочитали, не обращая внимания на шоссе, пользоваться нашими старыми тропинками, даже если приходилось карабкаться по горам, пробираться по краю ущелья, одолевать бурные потоки, бороздить безмятежную, а чаще коварную гладь молчаливо змеящихся рек.

Что же касается соли, мачете, лопат, мотыг, железных топоров, хлопчатобумажных тканей, оловянной посуды, чугунных котлов для варки пищи, женских сережек — словом, всего того, что у нас не производилось, — то нам не было надобности ради этого покидать Экумдум, как пришлось это делать после окончания войны и вплоть до того времени, когда, войдя в поселок, партизаны навели в нем свои порядки, — все эти товары привозили нам торговцы из племени миландауа. Они приплывали вскоре после уборки урожая в сампанах с полукруглыми соломенными крышами, отчего эти лодки походили на маленькие плавучие туннели; они правили лодкой, орудуя длинными шестами, глубоко погружая их в воду и налегая на них. Расхаживая по палубам своих суденышек, они проводили на них всю свою жизнь: ели, спали, принимали покупателей, поскольку тут же обычно выставляли на продажу свой нехитрый товар. В полутьме навеса угадывались кое-как сваленные груды припасов, которые можно было приобрести у них за деньги, а за неимением таковых — в обмен на земляные орехи, ямс, вяленое мясо, сушеную рыбу и другие плоды нашего труда, которые они, как объяснил нам однажды Ван ден Риттер, с большой выгодой перепродают в тех краях, где земля не так плодородна и не может прокормить живущих на ней.