Поминайте наставников ваших. Архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Наум (Байбородин) в воспоминаниях современников - [25]

У кого в прямом смысле «высшая математика», так это у Бога. Как мой иноческий постриг пришелся под праздник Игумении «Троеручицы», так и монашеский стал символичной перекличкой, совпав с днем венчания моих родителей. А ведь даты для постригов специально не выбирали.

Хирург и терапевт

Одна моя знакомая заметила: «Вот отец Кирилл такой ласковый, а наш Батюшка такой строгий». Когда мы в тот же день пришли к Батюшке, он сказал ей:

— А вы от меня ласки не ждите.

Спустя годы наш духовный отец говорил:

— Да, я был строг, потому что не хотел, чтобы вы ко мне привязывались.

Батюшка говорил, что между собой и Богом нельзя ставить даже чьей-то тени. И напоминал слова Евангелия, которые читаются при постриге: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10, 37).

Как-то Батюшка беседовал с нами в маленьком домике, где разбирали монастырскую почту. Вошел архимандрит Кирилл, и я услышала беседу двух великих старцев. Они очень доброжелательно и с глубоким пониманием и почтением, а немного даже и с юмором разговаривали друг с другом.

Иногда как-то противопоставляли этих двух старцев — архимандритов Кирилла и Наума. Быть может, были у них в чем-то разные подходы к людям, но ведь и звезда от звезды разнствует во славе (1 Кор. 15, 41).

Протоиерей Сергий Ткаченко[25], например, так об этом говорит: «Отец Кирилл — пастырь любви. Скажешь ему, что, учась в институте, очень трудно утренние-вечерние молитвы полностью прочитывать, и так надо рано вставать, ночью какие-то работы постоянно пишешь… “Ну, сократи себе правило”, — говорил отец Кирилл. А к отцу Науму с тем же подойдешь, он сразу: “Так выучи наизусть”. Отец Наум был очень требовательный».

Отца Кирилла сравнивали с терапевтом, а отца Наума — с хирургом, так он мог иногда твердо отсекать страсти и резко менять судьбу человека. В чем-то такое сравнение, может быть, и имело под собой основание.

Например, одну девушку из Соликамска, работавшую на престижной работе, неожиданно пригласили съездить к старцу, о котором она ничего не знала. Испытывая некоторое волнение перед поездкой, она открыла Евангелие и прочла у апостола Луки: Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия (Лк. 9, 62).

Во время исповеди Батюшка сказал ей:

— Домой даже не возвращайся. Отправь по почте заявление на расчет и отправляйся в Пюхтицы.

Понятно, что паломница не была готова к такому повороту судьбы и стала отказываться, говорила, что у нее больная мама, хорошая работа, на что Старец устало заметил:

— Ну вот, только возьмутся за плуг, так сразу и оглядываются назад.

Она была так поражена его словами, что поступила, как он сказал, и не пожалела об этом.

О сусликах, беркутах и послушании

Испытывая наше послушание, Батюшка мог дать совершенно непредсказуемое благословение. Например, однажды, когда я приехала в Лавру во время летнего отпуска, он благословил мне съездить в Алма-Ату и передать какие-то распоряжения его духовной дочери Вере Смирновой, а уже через день мне необходимо было вернуться в Москву. Когда я выходила из приемной, Батюшка вдруг уточнил:

— Сейчас с билетами, конечно, трудно. Так можно ведь долететь до Фрунзе, а потом на автобусе до Алма-Аты. Дорога красивая, суслики у нор стоят, беркуты крылья расправляют, — он даже изобразил и сусликов, и беркутов.

С тем я и ушла.

Отстояв очередь на Ленинградском вокзале, я приобрела билет на самый удобный рейс, на лучший аэробус, который улетал в полночь по московскому времени. Учитывая три часа разницы с Алма-Атой и три часа полета, предполагалось, что в шесть утра я сойду с трапа самолета в алма-атинском аэропорту. Про себя я отметила: «Что-то там Батюшка про сусликов и беркутов говорил, а я между тем на самый лучший самолет билет взяла».

В Москве у меня были какие-то дела, и я поехала их вершить. Позвонила Рае Перетягиной[26], она жила в Старо-Конюшенном переулке на Арбате в небольшой комнатушке коммунальной квартиры. Рая пожаловалась, что болеет, и я как врач поехала ее проведать.

Она работала тогда в издательском отделе Московской Патриархии, потому у нас было много интересных тем для разговоров. Когда я спохватилась, то времени до самолета оставалось совсем ничего. Уже подъезжая к аэропорту Домодедово, я стала серьезно безпокоиться, потому что было чуть больше часа до вылета. И точно: когда подошла к стойке регистрации, мне заявили, что регистрация уже закончилась. Я показала билет — до отлета еще целый час. Но меня уже никто не слушал, потому что было очень много желающих улететь, и мое место, конечно, отдали. Печали моей не было границ. Оставалась лишь маленькая надежда попасть со своим билетом на другой самолет, такое тогда практиковалось, но вокруг было множество людей с телеграммами.

Было еще несколько ночных рейсов, уже не таких удобных, с промежуточной посадкой в Актюбинске. Каждый раз я пыталась узаконить свой билет, но находились более нуждающиеся. В пять утра, когда не осталось никакой надежды, я, будучи «злой тоской удручена», вдруг услышала: «Объявляется посадка на Фрунзе, есть свободные места». Тут я поняла, что все суслики и беркуты — мои!