Поместье-зверинец - [11]

Подошло время первой репетиции. Обезьян надо было выпустить из клеток, надеть на них пояса с поводками и перевести в маленькое подобие коровника с отдельным стойлом для каждой обезьяны. Они всегда были такие смирные и послушные, а тут при виде "коровника" у них началась какая-то коллективная истерика. Обезьяны визжали, кусались и отбивались. Одна из них оборвала свой поводок и нырнула на груду декораций. Понадобилось полчаса энергичных усилий, чтобы извлечь ее оттуда, громко кричащую, облепленную паутиной. Мы уже опаздывали с началом репетиции на пятнадцать минут. Наконец всех обезьян разместили по загончикам и кое-как успокоили. Я извинился перед режиссером, заверяя, что сейчас все будет готово, осталось только водрузить на стволы двух апатичных лори. Это минутное дело. Мы открыли дверцы клеток и приготовились вытаскивать оттуда сонных полуобезьян, но они вышли сами, ступая, будто породистые рысаки, сердито сверкая глазами и издавая какой-то кошачий визг, в котором звучало недовольство и угроза. Не успели мы опомниться, как они сбежали вниз по стволам и, оскалив зубы, вытаращив глаза, помчались через студию. Операторы бросились врассыпную. Лишь самые храбрые, вооружившись свернутыми в трубку газетами, отважились преградить путь беглецам, которые по примеру обезьяны тоже намеревались скрыться за декорациями. После долгой возни мы сумели загнать лори в их транспортные клетки и срочно вызвали на помощь отдел реквизита. На каждый ствол внизу был надет картонный конус, который не давал лори возможности слезать на пол. Опаздывали мы теперь на целый час. Наконец началась репетиция. Однако нервы мои были уже так взвинчены, что все пошло кувырком. Я забывал реплики, неправильно называл животных, дергался и вскакивал при малейшем шуме, боясь, как бы еще кто-нибудь не удрал. Вдобавок ко всему шимпанзе Лулу, не скупясь, с изрядным шумом полила мне колени мочой, причем сама живо заинтересовалась своим подвигом. На ленч мы пошли с дикой головной болью, с кругами под глазами, терзаемые мрачными предчувствиями. Режиссер, улыбаясь (это была очень жалкая улыбка), заверила меня, что все будет в порядке, и я ей поддакнул, с трудом глотая что-то похожее на жареные опилки. Потом мы вернулись в студию и приступили к записи.

По каким-то непостижимым для меня техническим причинам монтировать телезапись бывает то ли слишком дорого, то ли слишком сложно. Поэтому, если вы ошиблись, ошибка остается, как при прямой передаче в эфир. Понятно, что это не прибавило нам уверенности в себе. Когда вы выступаете вместе с отрядом таких возбужденных и непоседливых существ, как обезьяны, то начинаете седеть еще до записи.

Зажегся красный огонек. Стараясь унять дрожь в руках, я сделал глубокий вдох, робко улыбнулся камере, делая вид, что люблю ее, как родного брата, и приступил. К моему удивлению, обезьяны вели себя безупречно.

Ко мне начала возвращаться былая уверенность. Галаго выступили отлично. Кажется, не все еще потеряно. Лори тоже вели себя великолепно. Мой голос перестал дрожать, теперь он звучал (я искренне надеялся на это) твердо, мужественно, авторитетно. Дело пошло на лад. Я воодушевился еще больше и только стал рассказывать о защитных рефлексах потто, как ко мне подошел директор студии и – можете себе представить! – сказал, что запись не получилась, придется начать все сначала.

Конечно, после подобной встряски только сумасшедший возьмется снова за телевизионную программу. А ведь я обещал подготовить еще пять. Правда, они дались мне без таких мук, как передача про обезьян, однако некоторые эффектные моменты до сих пор живы в моей памяти. Случается, я и теперь с криком просыпаюсь среди ночи, а Джеки меня успокаивает. Взять, к примеру, передачу о птицах. Я задумал привезти в студию побольше разных птиц и показать, как у каждой из них клюв приспособлен к ее образу жизни. Гвоздем программы должны были стать две птицы, умеющие выполнять команды. Одна из них – клушица Дингл. Этот представитель семейства врановых ныне редок в Англии, и мы очень гордились нашим экземпляром. У клушицы мрачное, черное оперение, зато ноги и длинный изогнутый клюв красные. Дингла выкормили люди, и он вырос на диво ручным. Второй "звездой" был какаду, которого прежний владелец с поразительной находчивостью назвал Коки. По команде Коки топорщил свой изумительный хохол и громко кричал. Зрелище великолепное. Остальные птицы, участвующие в передаче, ничего не делали и ни на что не претендовали, просто сидели "в качестве живых экспонатов". Главное, чтобы не подвели Дингл и Коки, но на них я твердо надеялся.

И вот началась программа. Я держал на руке Дингла и рассказывал о нем. Мне пришло в голову воспользоваться одной особенностью Дингла: если почесать ему голову, он впадает в транс и замирает в одной позе. Но когда приступили к записи, Дингл решил, что с него хватит чесания, и, как только зажегся красный свет, он снялся с моей руки и взлетел к балкам. Пришлось вооружиться лестницами и пустить в ход всякие приманки вроде червей, мяса и сыра (Дингл безумно любит сыр), но только через полчаса удалось нам поймать беглеца. После этого Дингл вел себя превосходно. Он сидел на моей руке так смирно, что казался чучелом. И все было хорошо, пока не настала очередь Коки. Тут я сделал ошибку, заранее объявив зрителям, какой последует аттракцион, а этого делать нельзя, когда работаешь с животными. Пять миллионов человек напряженно ждали, что какаду распушит хохол и закричит. Я уговаривал его и так и этак. Прошло пять мучительных минут, а Коки неподвижно сидел на своей жердочке, будто музейный экспонат. В отчаянии я перешел к следующей птице. В ту же секунду Коки взъерошил хохол и что-то ехидно крикнул.