Поместье Вэйдов - [3]

У крыльца Джеф обнял меня за плечи, и в следующее мгновение я ощутила его горячие губы на своих губах. Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.

Он целовал меня долго и умело. Я как могла отвечала ему, трепеща от благодарности и счастья.

— Я напишу тебе, — шепнул он на прощание и исчез в темноте.

Этот день, 7 декабря 1941 года,[1] был самым счастливым днем в моей жизни.

Сообщение о бомбардировке Пирл-Харбора прозвучало как гром среди ясного неба. Повсюду только и разговоров было что о японцах, о мобилизации, о том, где чей парень будет служить. Я не принимала участия в пересудах, но все мои мысли были обращены к Джефу. Ничего не зная о его судьбе, я очень беспокоилась, не попал ли он на фронт, и с нетерпением ждала его писем. Но проходили дни, а он все молчал. Каждый раз, завидя в окне серую фуражку почтальона, я с бьющимся от волнения сердцем спешила к воротам, чтобы успеть первой просмотреть почту. Нетерпеливыми пальцами я отбрасывала в сторону любовные записки для Сисси, Мэри, Эстер, письма и денежные счета матушки, перебирала снова и снова рекламные проспекты, сводки дешевых распродаж, приглашения на выставки одежды, но тщетно — Джеф не присылал ни строчки.

Я изобретала для него тысячи объяснений: он забыл мой адрес, у него уйма неотложных дел, он терпеть не может писем… Но, может быть, завтра, или через день, или через неделю он выкроит немного времени и черкнет мне пару слов… Он напишет, что просит прощения за длительное молчание, что непрестанно думает обо мне с самого дня нашей встречи…

С юга подул теплый влажный ветер, и под бледными лучами апрельского солнца на вязах показались первые почки. С другого конца планеты до нашего городка докатилась весть о взятии японцами полуострова Батаан.[2] Писем от Джефа по-прежнему не было. В мае деревья покрылись клейкими зелеными листочками, а на далеких Филиппинах наши войска оставили Коррехидор.[3] Почту приносили почти каждый день, но на мое имя посланий не приходило.

Однажды, когда ждать больше стало невмоготу, я набралась смелости и постучалась в дверь к Сисси, чтобы попросить ее узнать у Тэда теперешний адрес его друга. Едва я упомянула имя Вейда, как Сисси принялась рассказывать, что Джеф буквально засыпает Терри своими письмами.

— Терри жалуется, что он способен говорить по телефону часами напролет, совершенно не думая, во сколько обойдется разговор, — щебетала Сисси, зажавв зубах шпильки и накручивая на папильотки пряди своих чудесных волос.

Мне показалось, что в сердце мне вонзили и несколько раз повернули острый как бритва кинжал. Едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, я окаменело сидела на смятой постели Сисси и слушала ее беззаботную болтовню.

— Джеф без ума от Терри, — продолжала Сисси, не замечая моего состояния, — она же его в грош не ставит. Они с Франклином вот-вот должны обручиться, но Джеф об этом ничегошеньки не знает. Думаю, что по отношению к нему это не совсем честно. Как ты считаешь?

— Да, — проговорила я еле слышно и больше ничего не смогла добавить. Тем не менее, последние слова Сисси меня немного приободрили. Джеф не нравится Терри, он ей не нужен. Это было пусть слабое, но утешение.

Наступил июнь. В суматохе летних экзаменов я почти забыла о Джефе Вейде, как вдруг — о чудо! — от него пришла открытка! Это была обычная почтовая карточка с изображением голубя, держащего в клюве синий конверт со словами «Весточка от любимого». На обороте имелась коротенькая записка:

«Наконец-то я начал летать! Это потрясающе! Как поживает наш прелестный тореадор? Привет красному платью.

Джеф»

Вот и все. Я читала и снова перечитывала эти несколько ни к чему не обязывающих слов, написанных небрежным размашистым почерком. Во мне все ликовало. Он не забыл! Он помнит тот вечер, помнит мое красное платье!

В ответ я отправила три длиннющих письма. Каждое из них я переписывала по многу раз, пытаясь придать им беззаботность и легкость. Я писала про наш городок, про университет, подшучивала над подругами и преподавателями, расспрашивала Джефа о его полетах, о товарищах, деликатно интересовалась дальнейшими планами. Ответа я так и не дождалась.

Лето в тот год выдалось жарким. Душные дни тянулись нескончаемо долго; пить, есть, спать и просто передвигаться по улицам стало сущим мучением. Из-за сильной духоты я почти ничего не ела и очень похудела за летние месяцы. Чтобы скоротать время, я на все каникулы записалась на дополнительные занятия, и их посещение отнимало у меня последние силы. На лекциях я едва понимала, о чем рассказывает преподаватель, а открыв учебник, заставляла себя по нескольку раз перечитывать каждое предложение, прежде чем до меня доходил его смысл.

В то лето я много гуляла, совершая дальние прогулки без особой цели, лишь затем, чтобы не сидеть дома сложа руки и не слышать вечного ворчания матушки. Она считала крайней глупостью сохнуть по парню, когда вокруг столько чудесных молодых людей.

— Давно бы уже подцепила кого-нибудь, — говорила она. — Ребят в Колтоне пруд пруди!

«Только другого такого, как Джеф, не найти», — отвечала я про себя.

Но вот пришла осень, под ногами зашуршали буро-желтые листья вязов. Я вдруг ощутила страстное желание вырваться из сонного Колтона, умчаться куда-нибудь далеко-далеко, где меня никто не знает… но вместо этого поступила на следующий курс университета и продолжала прилежно посещать занятия. Меня охватило полное безразличие к себе и к окружающему миру.