«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIХ века - [4]
Разработка такого образа продолжалась и в советской историографии, в контексте проблемы разложения феодально-крепостнической системы и зарождения буржуазных отношений, классовой борьбы, где краски сгущались, а определения становились более резкими — «крепостники», «угнетатели трудящихся», «плантаторы», «реакционеры» и т. п.[14] К тому же, по выражению Зенона Когута, «советские ученые не просто осуждали украинскую элиту, они прекратили ее изучать»[15].
Справедливости ради следует сказать, что именно работы А. М. Лазаревского одновременно формировали двойственное восприятие украинской элиты. Именно он впервые обратил внимание на так называемых «прежних изыскателей малорусской старины», создав основу для дальнейших исследований, проведенных Н. П. Василенко, Д. И. Дорошенко, М. С. Грушевским, и постепенного превращения «малороссийских изыскателей» — Г. А. и В. Г. Полетик, Я. М. и А. М. Марковичей, А. И. Чепы, Ф. О. Туманского, А. К. Лобысевича, В. Я. Ломиковского и др. — в «украинских патриотов». В первую очередь это касается работ А. П. Оглоблина. Но если Лазаревский «положил начало изучению социально-экономической природы левобережного дворянства с акцентом на наиболее непривлекательных сторонах его хозяйствования и социальной практики», то Оглоблин, не особенно обращая внимание на наработки своего предшественника, возносил социальную элиту бывшей Гетманщины до высот национальных героев, поступки которых должны стать достойным примером для подражания и воспитания следующих поколений[16]. Соглашаясь с этим, попутно отмечу, что Оглоблин создавал скорее не образ дворянства как социальной группы, а образы «людей старой Украины», как бы отвечая на вопросы украинских «Чацких» об «отцах» и «образцах».
Но, пытаясь «реабилитировать» представителей господствующего слоя, этих выходцев из казацко-старшинской среды, «осужденных», по выражению Оглоблина, историографией XIX века, исследователи исторической науки и общественной мысли (а именно они и занимались «персональным разбором» в отношении «украинских патриотов») обратились преимущественно к вопросам обороны украинской автономии, «собирания наследия», попыток изучения истории своей родины, «сохранения национально-исторической традиции, воспринятой затем возрождающейся национальной литературой»[17]. Историографические образы «украинских патриотов», вписанные в концепт национального возрождения, оказались слишком детерминированы представлениями об их «звездном часе», который для биографов был связан в первую очередь с созданием их героями источниковой базы будущей истории украинского историописания или с борьбой за нобилитацию беднейшей шляхты.
Вот и получается, что в условиях современной Украины, несмотря на возрастающий интерес к элитологии, в работах по истории дворянства преимущественно иллюстрируются концепции Лазаревского и Оглоблина. Но все же необходимо констатировать, что «заочная дуэль» двух крупных историков завершилась полной победой последнего — представителя «государственной» школы в украинской историографии. В недавних статьях и диссертациях выходцы из дворянства в большинстве своем предстают перед нами как меценаты, строители новой нации, деятели национального возрождения, участники общественно-политических движений, украинские патриоты, народолюбцы в смысле интереса к языку, этнографии, фольклору. Вместо образа конотопского или нежинского панкá, который только и думает, как бы выпить стопку крови своих крестьян, все рельефнее вырисовывается образ рыцаря-героя, готового броситься нам на помощь в укреплении украинского независимого государства. Но, даже несмотря на доминирование именно такого подхода, в современной литературе можно встретить упреки историкам: «До сих пор не появилось у нас никаких специальных исследований, посвященных роли шляхты (как „малороссийского дворянства“, так и польско-шляхетского элемента украинских земель) в украинском национальном возрождении XIX века»[18]. Стоит ли говорить о каких-то других проблемно-тематических разворотах?
Вместе с тем из‐за историографической инерции до сих пор сохраняются стереотипы народнической и советской историографии, что достаточно хорошо прослеживается по школьным и вузовским учебникам. Итак, в изучении отечественной элиты Нового времени все еще мерцают черно-розовые пятна[19], за которыми не видно четких контуров и нет того богатства цветов и оттенков, какое почти всегда дарит нам настоящая действительность. Конечно, это не вина современных историков, если вообще возможно к нашему делу подходить с таким мерилом. Слишком сильным оказалось влияние историографической традиции. Не стремлюсь сейчас ее оценивать, поскольку согласна с М. А. Бойцовым, что «теоретически в качестве „весьма значительного“ может быть воспринят любой образ, сохраняемый в данный момент в исторической памяти, даже на самой ее окраине. Ведь роль и место этого образа в картине прошлого определяются вовсе не некими особенными качествами, ему изначально присущими (таковых, особенных, пожалуй, нет вообще), а характером
