Полынь Половецкого поля - [101]

По примете, которая жива в народе, во вторник тюркам нельзя начинать важное дело. Тяжелый день! Древнюю примету кавказцы помнят и незаметно для себя стараются не нарушать запрет. Откуда примета? Точно не знаю. Видимо, память о каком-то тяжелом событии, которое пришлось на вторник. Возможно, казнь святого Георгия… Потому что карачаевцы и кумыки называют вторник «гюрджиев день».

…Вот что еще писал Рубрук о кипчаках: «Я спросил: «Как они веруют в Бога?» Они ответили: «Мы веруем только в единого Бога». И я спросил: «Веруете ли вы, что Он дух или нечто телесное?» Они сказали: «Мы веруем, что Он дух». Тогда я спросил: «Веруете ли вы, что Он никогда не принимал человеческой природы?» Они ответили: «Никогда». Тогда я спросил: «Почему же вы делаете для него телесные изображения и в таком количестве?» Тогда они ответили: «Мы не представляем в них изображение Бога, а когда какой-нибудь богач умирает, то или сын его, или жена приказывают сделать изображение умершего и ставят его здесь, а мы чтим его, в память его»».

Из сказанного видно, что «каменные бабы», которых много было в Степи, никакого отношения к религии не имели. Потому что вера у степняков не была примитивной!

Подобных штрихов в исторической литературе много… Вот они, религиозные искания!

Во второй половине XIX века русские полностью овладели Кавказом, и там в ответ утвердился Ислам, религия протеста. Но люди долго не прощались и со своей старой верой. То были годы двоеверия. Добай Музуевич Джукуев рассказал мне о них.

— В аул приехали кумыки и сказали нам об Аллахе, которому теперь надо поклоняться. Потом закололи всех свиней и сожгли их. Приезжие были вооружены, они сами приспособили под мечеть один дом и заставили всех ходить туда. Не пришел — штраф рубль… Так мы стали мусульманами.

Рассказчику можно верить, слава Богу, ему было 107 лет, когда мы разговаривали. Для него это не история, а воспоминания детства. Он даже место показал, где жгли свиней.

Аксакал! Честное слово, настоящий аксакал, как же приятно было с ним беседовать. Добай-ага сидел на зимней веранде, когда мы пришли к нему, и грелся у электропечи, думая о чем-то своем.

— Давно не был у вас в Дагестане, — сказал он. И добавил, потирая руки, видно, вспомнив что-то, — в молодости ходил к вам коней угонять.

Быстро выяснилось, что ходил он к нам в Аксай. И угонял коней моего прадедушки… А что делать? Традиция. Говорил аксакал с сочным акцентом, красивыми получались слова. Но куда громче говорили его выразительные глаза. Не глаза, а два бездонных колодца… Что аксакалу надо, кроме внимания?

— Да-а, — протянул он, — были времена. Вы что о них знаете?

— А что можем мы знать, если нам никто не рассказывал? Мы говорили с Добай-ага о его молодости, о карачаевцах. Он спросил, хитро прищурясь:

— В Дагестане «шамиля» танцуют на свадьбах?

Я не понял, о чем речь, и попросил показать танец. Он встал, вскинул руки, стало ясно — лезгинка.

— Только ее и танцуют.

— Э-э, так и думал, — брезгливо произнес он, опускаясь в кресло.

Оказывается, прежде тюрки не танцевали этот «дикий, некультурный танец», как отозвался о нем аксакал.

— А что нам надо было танцевать, Добай-ага?

Он опять встал, расправил плечи, отчего даже показался выше ростом, гордо вскинул голову и — превратился в орла. Я не поверил глазам, попросил повторить. Он повторил с еще большим удовольствием, уже напевая мелодию. Глаза его блестели… Боже, он показывал русскую кадриль! Вернее, древний тюркский танец «абезек».

Нам полагалось только его танцевать на свадьбах.

Еще танцевали «тюз тепсев» — малую кадриль. Наши предки любили и другие танцы — «жерме» и «индербай». Тоже известные ныне танцы. Но сегодня их называют иначе — «русский казачок» и «русский хоровод».

Казалось бы, танец, а как много может он рассказать.

«Шамиль» пришел на Кавказ вместе с Исламом, он символ новой веры…

Я, разумеется, не против веры, не против танцев. Но слишком по-своему понимаю их. Это мое право. Как, впрочем, есть такое же право у оппонентов — на другую точку зрения… Не танцы нам меняли. И не веру. А нас самих. Потому что со старыми танцами, со старой верой мы были не нужны и даже опасны. Приписывая славянам тюркскую культуру, политики искореняли в России все «татарское». Веру, танцы… все-все. Вот причина нашего беспамятства.

Была у нас письменность, но «ее корова языком слизала». Вышел царский указ, запрещавший тюркам писать и иметь в домах письменные принадлежности. За чернильницу могли казнить. Тогда люди научились запоминать историю. Передавать ее из поколения в поколение. Чтобы не потерять память о своих корнях.

С одним таким живым посланием из прошлого я и встретился.

…Гостя карачаевцы прежде встречали барашком, но была весна, и мы ели плов, который приготовила жена Сосланбека из сушеного мяса, тоже вкусно.

Сосланбек Джанибеков — директор школы в селении Учкулан. Дивное место. Там, в долине, сомкнулись два ручья в одну прекрасную реку по имени Кубан; там горы — до самого неба и как на ладони виден Эльбрус; там ночью звезды величиной с кулак и их можно достать рукой, нужно лишь подняться на вершину и привстать на цыпочки… Вот где стоит селение.