Поляне - [72]

— При живом старшем брате, — говорил Щек множеству собравшихся на Майдане людей, — негоже другому, молодшему брату двор и место его занимать. Дажбог не велит! Не велит так сотворять наш полянский обычай!

— А велит ли наш полянский обычай, — возражали ему, — чтобы князь землю свою на разорение оставил?

— Мыслите, — отвечал Щек, — что старший брат мой оставил свою землю древлянам и прочим на разорение, а сам ушел себе да с ромейским царем, знай, вино попивает? Так ведь мыслите, знаю! А того не уразумели, что о своей, о полянской земле, пекся князь, уходя к ромеям. Там, сговорясь с самим царем ромейским, станет вдвое крепче и сумеет побить небывалую силу обров, идущих к нам из дальних восходных земель. И древлян тогда побьет и любого нашего недруга. Рассудите сами, добро ли все это для земли полянской?

Снежинки падали на бурую соболью шапку Щека с зеленым верхом, покрывали белизной высокие плечи зеленой шубы на соболях, застревали в потемневшей к зиме бородке. Внимали поляне сказанному без крика разумному слову. А Щек продолжал так же неторопливо, как бы рассуждая сам с собою вслух:

— Ежели забыл князь наш землю свою и отрекся от роду-племени своего, то не оставил бы здесь, на Горах, ни меня, брата своего, ни жены своей Всемилы, от которой ждал младенца. Так или не так?

— Так! — отвечали одни.

— Нет, не так! — кричали другие. — У него там Белослава есть. И еще ромейских жен себе добудет. Может, с самим царем породниться хочет?

— Верно!

— Ничего не верно! Тогда не брал бы с собой и Белославу!

— А Хорива для чего с собою взял? Хорив оставался бы с нами, показал бы древлянам где раки зимуют!..

Долго еще шумели. Кое-где, в разных местах Майдана, уже трясли друг дружку за ворот, совали сжатыми рукавицами в багряные замерзшие носы.

Видя такой оборот, Щек тут же принял решение и предложил его сходке. Только тем и унял баламутов.

Порешили послать гонца на Истр — пускай передаст князю Кию волю земли полянской: чтобы шел с дружиной обратно к Горам. Выкликнули, кто желает пойти гонцом. Многие отозвались. Но расторопный Брячислав опередил прочих, вызвался первым. Сходка согласилась, ибо отрок так улыбался, что всем понравился. Щек тут же повелел выдать ему коня, а после долго еще беседовал один на один. Отрок оказался смышленым — Щек на него понадеялся… Но тот разговор был после сходки, уже после того, как принесли жертвы богам, щедро пропитав белый снег у капища червонной бычьей кровью…

Воротился Брячислав не скоро, вместе с князем. Уже не отроком пришел — гриднем. И тут же явился к перевозчику Кию, возмужавший, в высоком железном шеломе с бармицей, в ясной кольчуге, с нарядным бело-синим щитом, с долгим мечом на поясе. И верный лук — при нем, и копье с бело-синим значком, и конь темно-серый в яблоках — загляденье… У Боянки дух захватило, когда увидела.

И выложил красавец гридень столько золотых ромейских монет, сколько старый перевозчик за весь свой век отродясь не видывал.

— Это тебе вено за дочь, за Боянку, — решительно сказал ему Брячислав.

— Да я же… — Перевозчик растрогался, даже слезу пустил. — Да я бы и без вена отдал ее тебе! Ты же мне как сын, Славко!

— Такие же слова и князь мне сказывал, — отозвался Брячислав затуманившись. — Первого отца потерял я, а тут двоих новых обрел…

— Один — князь, другой — перевозчик, — заметила Боянка, не отрывая серо-синих очей своих днепровских от будущего мужа. — Один Кий и другой тоже Кий.

8. Поляна с дубом

Сперва надо было полдня идти широкой лесною тропой. Миновать великий камень, похожий на отдыхающего быка. Затем — две сосны, переплетенные стволами. И выйти на широкую поляну, щедро облитую лучами Дажбога, с матерым дубом посредине.

Здесь, у дуба, Хорив спешился, стреножил коня — пустил траву щипать. Огляделся. Позади был пройденный им лес, за тем лесом — три горы над Днепром, одна — Лысая — своя, другая — Щекова, третья — Киева, да еще четвертая — пустая, где погребают усопших и павших, да еще далее не одна вдоль правого берега… одним словом, Горы! Они были позади. А впереди виднелся березняк с осинником, стволы позеленели от сырости. Далее — болото лесное, за болотом — еще лес, и в том лесу — соседи заболотные. Не такие, как поляне. Чем-то на древлян похожи и на дреговичей. Сказывали, будто прибыли они не так давно сюда, пришли издалека, отколовшись то ли от радимичей, то ли от вятичей. И язык у них — антский, понятный, только через каждые два слова третье срамное вставляют, даже при женах и девах, даже при родителях… Многие такие отколовшиеся приходили из полуночных лесов. Приходили и проходили далее на полдень, только мыто платили полянам за проход мимо Гор. А эти мыта платить не пожелали — Кий не пустил их, так и сидят за болотом уж которое лето. Да ладно бы смирно сидели — пускай бы, так нет же, озоруют, яко древляне. То и дело дев полянских умыкают.

Не миновала доля злосчастная и Миланку, пока Хорив в походе долгом был.

Говорил же ей: не ходи в лес одна, умыкнут! Да что теперь виноватить ее, бедняжку? И не одна она ходила — с подругами. Когда узрели соседей — звероподобных, в вывороченных овчинах, то перепугались и побежали с великим криком. Прибежали, едва дыша, к себе и тогда только спохватились, что Миланки с ними нету. Толи ноги со страху подкосились — отстала, то ли заведомо была намечена. Одно выведали после: умыкнул Миланку сам Ус — князь соседей заболотных. Мало ему жен!..