Поляне - [33]
Император устал шагать и присел на мраморную скамью. Стало еще прохладнее, даже сквозь плащ ощущался холод мрамора. Тогда он снова встал, зевнул сдержанно и подумал, что пора прекратить явно затянувшуюся прогулку и вернуться в покои. Не торопясь особо, он направился к дворцу. И вдруг остановился. А что, если?..
А что, если сделать еще одного антского вождя своим союзником? У Императора уже есть опыт подобных предприятий. Сам уроженец Македонии, он неплохо владеет склавинским языком, который столь сходен с антским. Он сам поведет переговоры и, с божьей помощью, сумеет приручить этого Кия. Подробности выяснятся и определятся при более близком знакомстве.
Так или иначе, пусть анты сами защищают империю от склавинов, как защищают ее гунны-утургуры от гуннов-кутургуров. А заодно те же анты пригодятся и против абар, которые могут ведь дойти и до Борисфена…
Надо будет незамедлительно отправить к Кию послов-торговцев — пусть отвезут князю подарки и приглашение посетить Константинополь. Они же и добудут там, в Самбатасе, недостающие более подробные сведения об этом антском племени и его вожде. Alea jakta est![46] Принято конкретное решение — завтра же Император начнет претворять его в жизнь. Ergo[47], ночная прогулка оказалась небесплодной. Как благодарен он Всевышнему за эту бессонную ночь и эту осенившую его идею!
Подумав о Всевышнем, Император — прежде чем снова двинуться к своим покоям — поднял голову. Там, над ним, невесомо нависал ажурный свод: сдвоенные ряды мелких листочков акации прихотливо пересекались под разными углами, образуя полупрозрачные темные узоры на светлеющем фоне предутреннего неба.
14. Белый волхв
Хорив любил порой охотиться один, без товарищей и даже без собак. Когда ты один — в лесу ли, в поле ли — никто не мешает тебе любоваться облаками в небе, цветами в травах и метеликами[48] на цветах, слушать нежный посвист иволги и непонятный шепот листьев высоко в деревьях, усердное постукиванье дятла по сухой вершине сосны и жалобный писк невидимых птенцов в дупле. Никто не отвлекает тебя от дум, от молчаливой и столь необходимой человеку беседы с самим собой.
Разве что, как сейчас вот, прервется бег твоей мысли двумя увиденными косулями, которые сами прервали свой бег и остановились на дне яра у лесного ручья — напиться. Одна пьет — другая осторожно озирается.
Заприметив косуль, Хорив тотчас становится другим — теперь он не любуется цветами, не слушает птиц, не размышляет о том да о сем. Теперь он — как в бою: не останавливая коня, только чуть придержав, срывает с плеча через голову рогатый антский лук, вмиг выдергивает из колчана и накладывает стрелу, натягивает до упора тетиву и тут же, не медля, отпускает. Лети, стрела, куда глаз да рука послали! А косули уже почуяли беду, обе перестали пить, подняли темноносые глазастые мордочки, тревожно наставив уши. Одна метнулась в кусты, другая не успела. Лишь подпрыгнула на месте и тут же свалилась, обломив вонзившуюся в шею стрелу, забила быстро-быстро тонкими ногами… И утихла, уже не видя остановленными открытыми глазами, как подошел спешившийся охотник и вытащил блеснувший нож — добить…
Взвалив косулю на холку крепкого конька, Хорив неторопливо двинулся далее по тропе — в глубь бора. Дубы и липы, клены и ясени здесь более не встречались, не видно было даже берез. Вокруг рыжели стволы одних только сосен, окруженные молодым подростком, высоко в ветвях скакали рыжие векши, роняя недолущенные шишки, да носились с места на место, попискивая тоненько, стайки синиц.
Хорив пересек еще два яра — привычный конь осторожно спускался по их заросшим склонам, переходил вброд мелкие речки и в несколько сильных рывков выносил всадника с добычей снова наверх. Тропа поднималась все круче, круче и внезапно уперлась в густой кустарник, за которым виднелся горб, весь в проступивших камнях.
Он никогда еще не бывал здесь. И не тотчас приметил, что тропа, до предела сузившись, продолжается в кустах. Приметив, спешился, поправил сползающую косулю и пошел в кусты по едва видимой тропе, ведя за собой коня в поводу. На всякий случай изготовил меч.
Пройдя кустарником, очутился у самого горба и прямо перед собой узрел пещеру. И огонек в ее глубине. Над входом — белый череп тура с невиданно размашистыми рогами. У входа — два гладких камня, черный и желтый. Тут что-то заслонило огонек и, светлея, появилось вблизи, выбираясь из пещеры.
Теперь перед Хоривом стоял выпрямившись высокий худой старик, весь в белом до пят, белые поредевшие кудри — до прямых костлявых плеч, белая борода — едва не до колен. Скорбные брови — как заснеженная двускатная кровля, а из-под них — светлые до белизны глаза с черными точками зрачков, спокойно-приветливые, все видящие в тебе и все в тебе разумеющие.
— Белый Волхв?! — воскликнул, не удержавшись, Хорив, изумленный внезапной встречей с самим прославленным на Горах вещуном.
Тот лишь опустил на миг веки, как бы подтверждая молча: да, он самый.
— Здоров будь, Белый Волхв! — и Хорив поклонился.
— Здоров будь и ты, Хорив, — ответил тот не кланяясь.
Охотник снял с коня косулю и положил к ногам старика. Но тот лишь повел белокудрой головой из стороны в сторону:
