Поляна, 2014 № 02 (8), май - [46]

Исходя из сопоставления себя и Игоря я сделал натуральное открытие: видимо, помимо всего прочего, люди делятся на два типа — в зависимости от воздействия алкоголя. У одного типа сначала отключаются мозги, а тело сохраняет и даже увеличивает работоспособность. А у второго сначала отключается тело, а мозг со стыдом наблюдает эту самую телесную деградацию, потом все помнит и не может телу простить этого скотского поведения.

Не знаю, право, что лучше.

Как я в армию не сходил

Еще когда я поступал в МАИ первый раз, по абитуре курсировали упорные слухи, что в МАИ отменят военную кафедру.

Я провалился, отсиделся год в подмосковном ТУ-89, прошел практику на Костромском механическом заводе, не получил красный диплом в училище, получил направление от КОМЗа в МАИ — наконец, поступил в МАИ со второй попытки, а слухи все курсировали.

Но мы в них уже не верили и высокомерно называли сказками.

Но, как поется в одной известной песне (кстати, про авиацию) — «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». И сказка-таки былью сделалась.

Только-только мы радостно вошли в учебный ритм, погудели на Дне Первокурсника, приобщились к бурной культурной жизни ДК МАИ, и вдруг где-то в конце сентября, нам, то есть мужской части Маевского студенчества, сурово сообщили, что первокурсники (то есть мы) будут призваны на военную службу на общих основаниях. Причем призыв начинается 15 октября.

Естественно, мы офигели. Чего греха таить, существенная часть ребят поступала в МАИ вовсе не из-за большой любви к авиации, а просто чтобы откосить от армии. И вот те на — то, от чего косили, то в результате и получили.

Само собой, настроение учиться пропало — зачем, если мы не «доживем» даже до первой сессии.

После того как меня вызвали в военкомат и вручили заветную повестку «явиться для прохождения и т. д.» 2 ноября, я в тот же день посетил деканат и взял что-то вроде отпуска — на целых три недели.

И уехал домой.

Шумных проводов в армию не было. Все мои одноклассники и дружки уже служили, поскольку МАИ оставался одним из последних бастионов, откуда до сей поры не призывали.

В наискучнейшем одиночестве я шатался по Костроме — мне не с кем было даже выпить. Мобильников не было — я даже не мог созвониться ни с кем из служащих в армии дружков — как, мол, там, сносно? Есть ли, мол, в армии жизнь?

Некому было задать вопрос. И никто не мог ответить.

Я написал полтора десятка скучных песен, попробовал выдать нечто мажорное, но быстро иссяк.

Пообщался с Первой Любовью, ожидая хотя бы сочувствия — но быстро убедился в том, что Первая Любовь Первой Любовью себя не ощущала и, судя по всему, плакать обо мне, а тем более ждать два года, не собиралась.

Тогда я переключился на быт.

Зачем-то съездил в сад и устроил себе одинокие проводы, переговариваясь с природой посредством пасмурных переглядок.

Для приличия пару раз-таки капитально напился.

Парикмахерскую (в смысле превращение головы в бильярдный шар) отложил на потом.

Короче, грустные получились проводы. Да просто никакие.

Выехал я в Москву за день до дня призыва — акклиматизироваться, проститься с одногруппниками, соседями-общежитейцами. Ну и, конечно, постричься наголо.

Мама поехала со мной, решив провести ночь перед призывом у кого-то из подруг — то ли тети Капы, то ли тети Раи.

Поезд костромской пришел рано утром, у метро мы расстались, и я поехал в общагу.

Вхожу в комнату, соседи спят (они все на год моложе, им пока в армию не идти). Сажусь подавленно на койку.

— А, это ты… — зевая, уставился на меня сонно Миха Яковлев, уроженец города Кольчугино Владимирской области, характерной особенностью которого было чмоканье, похожее на хрюканье, в процессе поглощения любой еды. — А ты чего так долго не ехал-то?

— Здрасьте! — отвечаю. — С родиной малой прощался. Я ж в армию ухожу. Завтра…

— Не-а, — зевая, ответил Миха. — Никуда ты, на хрен, не идешь…

И уснул.

«Вот сволочь, еще и прикалывается», — зло подумал я. Но в душе вдруг зашевелилась какая-то смутная… не скажу, надежда — подозрение. Слишком уж злая шутка в устах сонного незлого человека. А Мишка Яковлев, хоть и хрюкал за обедом, но человек был незлой.

Я присел на его кровать и тряханул его за плечи.

— Мих! — говорю. — Ты чего там говорил-то? Только что! Про армию?

— А? — сонно промычал Миха.

И тут проснулись остальные, Серега Тонконогов из города Сочи и Лешка Иванычев из Мишкиного же Кольчугина. И начали мне пенять — какого хрена спать, мол, не даешь. Говорят тебе, армия — отменяется! Восстановили военную кафедру! И призывать прекратили!

— Когда? — в отчаянии похрипел я.

— Да дней пять уж как!

Я оглядел их хитрые сонные рожи и… все равно не поверил. И выдал что-то типа — мол, грешно смеяться над больным человеком.

— Не веришь, у Лысого с Воротилычем спроси… — их вчера должны были забрить… в смысле забрать — забрить-то себя они уже успели, в отличие от тебя, — равнодушно пробурчал Мишка и захрапел пуще прежнего…

Я пулей вылетел в коридор и смерчем ворвался в соседнюю комнату. Лысый с Воротилычем, оба лысые, были на месте. И хором подтвердили мне, что информация, любезно предоставленная мне соседями, абсолютно верна. Призыв уже, было, начали, и некоторых пацанов 15 октября даже успели забрать (как выяснилось позже, попали они в Афган), но потом вдруг кто-то на самом верху что-то там передумал, перестроил и перерешил. И мы остаемся студентами, несмотря на бритые бошки.