Поляна, 2013 № 02 (4), май - [38]

Собрали группу — человек десять, я старший, — и к высотке. Всех жильцов, кто там был, перетрясли, с каждым поговорили. Зачем, спрашиваем, нам ответный огонь открывать? А ведь можем… Но что будет, если, скажем, мы из танка да по дому? Кому попадет — неизвестно. Сдайте снайпера, знаем — отсюда работает. Молчат. Некоторые, видим, сами не прочь в нас пострелять, а другие чеченов боятся. Да тут одна тетка сказала, что, мол, недавно стал приходить, чужой, раньше не видели его. Приходит вечером, как стемнеет и на крышу лезет. Просила не стрелять из танков, у нее окна как раз в нашу сторону смотрят. Она и ночевать боится, только и ждет, что вот-вот шарахнут. На ночь уходит к сестре, та через квартал живет.

Оставили в ее в квартире бойцов, на чердаке засаду устроили и возле дома, чтоб никто предупредить не успел снайпера. Сижу я в кустарнике, только стемнело, гляжу, топает; и уж больно походка знакомая, но узнать не могу, брода густая, голова бритая… А он шасть в подвал. Вылезает — в руках винтовка. Я по рации ребятам передаю: встречайте, мол, родимого… И сам за ним следом — в подъезд. А там уж шум. Стали брать гада. У него винтовка — с ней на лестнице не повернешься. Бросил он ее, нож выхватил, — тут его и шлепнули. У кого-то из ребят нервы не выдержали. Припомнили ему ночные страхи. Он и пикнуть не успел, как мордой о бетон шваркнулся. Перевернули, посветили, так и есть — лежит перед нами бывший доблестный боец Каюмов, а ныне вражеский снайпер и моджахед…

А высотку эту потом все-таки взорвали…

Капитан Рыков вытер руками сальные губы, стряхнул крошки с колен…

За окном проплывали грязные пустыри, бетонные сваи, брошенные полуразрушенные дома. Поезд подходил к Грозному…

Полет

У вокзала ждали подрыва; составы регулярно шли под откос. Но на сей раз обошлось…

Дальше вертолетом. Внутрь железного пинала с винтом набилось человек десять новичков — сонных, опухших, молчаливых.

— Менты? — обернувшись, спросил летчик.

— Опера, — отозвался Казаков.

— Ага! — кивнул летчик. — Кому-то в голову пришла светлая мысль наладить в горах розыскную работу — так, ребята?

«Вертушка» взревела, качнулась, задрала хвост и понеслась, бешено кренясь на виражах. Казаков перекатывался от одного борта к другому, как мыло в корыте, порой различая каждый камушек на мелькавшем в иллюминаторе горном кряже…

Внезапно болтанка прекратилась, корыто еще раз качнуло и стукнуло о землю. С позеленевшими лицами вывалились на белый свет потрепанные бойцы.

Двое летчиков уже курили возле машины.

— Нормально долетели», — усмехнулся один.

— Даже странно, — кивнул другой.

«Как же они обычно летают?» — думал Казаков, заходя под бетонные своды укрепления.

Трое суток опера допивали оставшуюся водку. Ночами по бетонной крыше щелкали пули, словно это мальчишки, сидя на окрестных деревьях, кидались камушками. В ответ с грохотом огрызалась в сторону гор артиллерия. Снаряды проносились над казармой и рвались вдалеке.

На четвертый день Казакова уже видели на плацу. Страх притупился. Могучий Кавказ, далекий, невидимый из Москвы, теперь был повсюду, нависал над головой, заслоняя небо и свет, грозя величественно, страшно и красиво.

Обстрел

Обстрел начался внезапно. Первая мина ухнула на плацу. За ней, взбивая бетонную крошку, посыпались еще и еще. Воздух наполнился пороховой гарью. Бойцы нырнули в укрытия.

На плацу остался лежать кто-то из контрактников — он подтянул ноги к животу, перевернулся на левый бок и замер.

— Эй!.. — крикнул Казаков. — Живой?..

— Судьба… Теперь жди пока стихнет… А может, сам выползет… — проворчал прапорщик Баранов, хмурый мужик лет сорока, начхоз укрепрайона. Он сидел на шершавой цементной стяжке рядом с Казаковым и курил, тряся пальцами.

— Он же ранен!..

— Сиди, дура… Что ж теперь делать?..

Били из двух или трех стволов, часто и кучно. Чуть только стихло, Казаков рванулся на плац.

— Стой! — Баранов ухватил его за штанину и потянул вниз. — Сейчас опять начнут. Хитрые… И точно — две мины разорвались возле неподвижно лежащего бойца.

— Готово дело… Жаль парня… Хана «контрабасу», лопнули струны… Дите у него и жена остались в Воронеже. Это у нас так контрактников зовут, — пояснил Баранов. — Это не срочники, мать их так, это те, кто за деньгами приехал…

Казаков присел рядом с Барановым. «Вот так, — подумал он, — родился, женился и теперь умер, и ничего не осталось после него… Так и каждый: живет, умирает, и все, что остается от него — это потомство… А что станется после меня? Ничего… Может, кто и будет вспоминать, и то недолго, а там… будто меня и не было вовсе…».

— Дай телефон! — закричал он, повернувшись к Баранову.

— Зачем тебе?

— Дай, говорю!

Баранов протянул трубку. Казаков схватил ее и, тыча непослушным пальцем, набрал номер.

— Алло… А, черт! Сигнала нет!.. Алло!.. Что у тебя за труба?!

— Она здесь не берет, бетону сколько… на плац вылезать надо… — проворчал Баранов.

— Алло, алло, Катя… Слышишь меня?.. Что? Я спрашиваю: слышишь меня? Ничего не понимаю… Ладно… Слушай, Катя, ты должна родить мне ребенка, слышишь? Да!.. Скоро приеду… Что? Не слышишь? Да, это я… Да, все нормально. Алло! Тьфу ты, черт!..