Полвека в океане. История рыбных промыслов Дальнего Востока в рассказах, очерках, репортажах - [10]

Написанной в спешке запиской она перечеркнула все пять лет жизни своей в «проклятой Пахаче», пять лет замужества, любви и, как тогда казалось ему, полного взаимопонимания. Он со стыдом – за неё – вспоминал эту короткую записку. А она помчалась своей судьбе навстречу без оглядки. Он простил бы ей всё, вернись она даже через год. Но она не вернулась. Он слышал, что она долго работала на «Бэконе» буфетчицей, что бросил её тот штурман, потому что в Питере была у него семья, с которой он и не думал расставаться. Короче, история не очень оригинальная.

Два года прожил Одинцов в тоскливом ожидании и надежде. Потом сжёг оставшиеся её вещи, спрятал фотографию на дно бельевого ящика, под скатерти, которые с тех пор ни разу и не доставал, спрятал вместе с книжкой, раздобытой тогда же, после её побега. Это был Ф. Бэкон, «Новая Атлантида». Он не нашёл в ней того, чего искал, но книга эта странным образом помогла ему обрести душевное равновесие. И он спокойно перечитал затем романы всех философов-утопистов и даже загорелся было их небесно-красивой мечтой. Ведь он был молод тогда, двадцать лет назад, и его мало смущало то, что возраст несбывшихся мечтаний – четыре века.

Теперь он понимал, откуда надо было начинать воплощение красивой мечты – не с неба, нет, с земли, со дна моря, со дна Олюторского залива, с отношения к маленькой красавице сельди.

– Алексаныч! – Крикнули из рубки. – База отозвалась!

– Иду! – Откликнулся с кормы, уже из полного ночного мрака Одинцов и тут только увидел, что ночь овладела миром, что небо проросло звёздами, а по курсу, в миле, не больше, покачивается вверх-вниз гигантское цветное созвездие – плавбаза.

Договорились на удивление легко. Капитан «Удачи» (названье-то какое необычное для базы) даже «добро пожаловать» сказал. И минут через десять «Норд» высаживал рыбинспектора на высокий, давно не виданный в заливе борт.

Это был правый борт «Удачи», а у левого стоял уже СРТМ с рыбой, и вовсю шла приёмка. Молодой чернявый матросик без шапки, в джинсах, предупредительно взяв у инспектора портфель, хотел вести его в надстройку (так было приказано ему капитаном). Но Одинцов пожелал заглянуть сначала в рыбоприёмный бункер. Матросик показал, откуда это удобней сделать, и Кирилл Александрович убедился, что траулер привёз чистый минтай: в потоках света доброй полудюжины прожекторов, бьющих сверху, с марсовых площадок мачт, с тихим шелестом трепетала тысячами хвостов серебристо-серая масса, в которой, как гривенник среди меди, редко-редко проблёскивала селёдка – совсем незначительный, штучный прилов.

Теперь спокойно можно было идти знакомиться с капитаном, подумал Одинцов, вытирая руки, испачканные чешуёй и слизью, о рыбацкую вязаную перчатку, которую протянул ему заботливый матросик. Да и откуда ей теперь взяться, селёдке, после варфоломеевской резни шестьдесят шестого? Местные рыбаки знают залив лучше собственной хаты, а что привозят на завод комбинатовские сейнера? Тот же чёртов минтай, или мамай, как прозвали его на заводе, когда он попёр в залив после исчезновения сельди.

Кирилл Александрович спросил сопровождающего:

– Тебя как звать?

– Виктор, – просто ответил матрос.

Одинцову безотчётно понравилось, что парень ответил без выламывания. Бывает же так, что скажет человек одно-единственное слово, а за ним, вернее за тем, как он сказал его, каким тоном, проглянет сразу чужой неведомый, светлый мир. И когда вот так среди морозной ночи неожиданно попадаешь в общество незнакомых людей и нервы совершенно непроизвольно стягиваются, как у лягушки под током, сжимаются в комок, единственное слово, совсем не важно какое, но сказанное по-особому, враз может отогреть душу, отпустить нервы.

– А по отчеству? – Он уже не мог остановиться.

– Александрович.

– О, братишка, значит! Я тоже Александрович. Вот так вот. Кирилл. И давно в море?

– Скоро три месяца… А у меня, – само собой вырвалось у парня, – отец Александр Кириллович. – «Правда, здорово?!» – говорили его глаза, когда он повернул к инспектору лицо, на миг остановившись у самого трапа.

– Вот здорово! – подтвердил Одинцов. – Может, мы и в самом деле с тобой того, родичи?

Матрос засмеялся, уже взбегая по трапу. Потом они одолели в том же темпе (Кирилл Александрович едва поспевал за юношей) ещё два трапа, вошли в ярко освещённый овалами плафонов коридор и, постучав в раскрытую дверь, зашли в каюту капитана.

– А, рад приветствовать местную рыбью власть! – Герман Евгеньевич по-молодому резво поднялся из-за стола навстречу гостю, протянул могучую мужицкую руку. Широкая золотая лычка на обшлаге будто подчёркивала мощь его ладони. – Семашко.

– Одинцов, – Кирилл Александрович ответил крепким пожатием и поёжился, как обычно бывает, когда с мороза обдаёт теплом. – Надолго в наши воды?

– Вынужденная посадка, – испытующе, в упор взглянул капитан и на всякий случай добавил: – Как говорят в Аэрофлоте. Льды выдавили нас из Натальи и Павла… А-а что это мы сразу о деле? – Улыбнулся он и кивнул на полушубок гостя и портфель, который матрос всё ещё не выпускал из рук. – Располагайтесь, устраивайтесь. Каюта для вас приготовлена. Витя, проводи товарища инспектора в каюту начальника экспедиции. – И добавил уже вдогонку уходящим: