Полвека с небом - [5]

После этого боя тренер стал проявлять ко мне интерес, и на занятия в секции я ходил уже регулярно.

Но все это случилось позже. А пока я сидел среди беспризорников, уминал с аппетитом ржаную горбушку и отвечал на не всегда понятные мне вопросы безногого. Один из них и вовсе поставил меня втупик.

— На дело не ходил, на стреме не стоял, воровать не воруешь… — ворчливо перечислял мои недостатки вожак беспризорников. — Ну а хоть ужом бегать умеешь?

Ребята откровенно потешались над моим недоумением, наблюдая за тем, как я каждый раз лишь открываю рот, а что сказать в ответ на очередной вопрос — не знаю.

— Ну хватит ржать! — оборвал смех беспризорников безногий предводитель. — И сами не урками родились, зелень-зеленая! Давно ли по деревням яблоки из поповских садов таскали? — Он немного помолчал и, удовлетворившись наступившей тишиной, бросил небрежно уже в мою сторону: — Значит, на базар шел? Туда и пойдешь. Но не один, а с моей шпаной. Иначе с голоду сдохнешь.

Я понял, что принят в компанию. Беспризорники, как по команде, тоже перестали меня подначивать. Завязался общий разговор. Ко мне теперь обращались, как к своему, расспрашивали о семье: есть ли отец, мать, другая родня. Узнал кое-что я и о своих новых приятелях. Большинство из них оказались с Поволжья. Кое-кто, как и намекал безногий, попали сюда из охваченных голодом деревень, где не только яблок, а и самих садов не осталось; другие пробирались из городов — из Астрахани, Царицына, Саратова. Паренька, первым напавшего на меня, занесло сюда аж из Нижнего Новгорода. Звали его, как позже выяснилось, Николаем, но он, казалось, об этом и сам забыл — Зуб да Зуб, иначе к нему никто не обращался. Имена, впрочем не говоря уж о фамилиях, здесь были не в ходу. Каждый имел свое прозвище. У безногого, например, была кличка Хмель.

Вряд ли кто возьмется объяснить, как и почему к человеку прилипает то или иное прозвище. Меня сразу окрестили Совой. Почему Сова? Подобным вопросом я тогда не задавался. Сова так Сова. Мне, в общем-то, было все равно. Как говорится, хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Хуже было другое. Получив кличку и став, таким образом, полноправным членом беспризорной вольницы, я вместе с тем должен был принять и их образ жизни. А тут далеко не все было мне по душе.

Меня пугала не опасность, сопряженная с лихой бесшабашной жизнью, когда живут не задумываясь, живут одним днем; мне претила сама пустота, бесцельность подобного существования. Однако выбирать было не из чего. В подобное положение в ту пору попал не один я. Число беспризорников множилось не только в Новороссийске; беда эта становилась общей для всей страны. С ней боролись, но одолеть ее сразу, одним махом было, конечно, нельзя. Во многих местах царила разруха, заводы и фабрики простаивали, остро не хватало продуктов. А голод не тетка. Голод толкал бездомную ребятню на то, чтобы самим позаботиться о себе. Вот они и «заботились» как умели.

Пришлось какое-то время участвовать в их походах и мне.

Зачем я обо всем этом пишу? Но не сказать об этом означало бы утаить правду, приукрасить действительность. А наше общество, на мой взгляд, в этом не нуждается. Оно достаточно жизнеспособно, чтобы не затушевывать трудности, а преодолевать их. И преодолевало. Ведь именно оно, наше общество, позволило мне, бывшему беспризорнику, найти правильный путь в жизни — стать летчиком, затем командиром, наконец, маршалом авиации. Где, в какой еще стране могло случиться такое? А ведь я не исключение. Схожий жизненный путь прошли многие мои сверстники. Среди них есть и военачальники, как я, и крупные хозяйственники, и писатели, и ученые… Разумеется, я не хочу сказать, что, для того чтобы добиться чего-то в жизни, непременно надо было пройти, что называется, огонь, воду и медные трубы. Нет, конечно. У каждого своя судьба, свой жизненный путь. Но нельзя забывать и о том, что подлинная гуманность нашего общества, неисчерпаемая его жизнеспособность и колоссальная воспитующая сила помогли и продолжают помогать становиться на ноги также и тем, кто при иных условиях мог сбиться с пути, оказаться навсегда в числе отверженных.

Понятно, помочь можно не каждому. Но справедливости ради берусь утверждать, что отпетых среди нас было немного. Многие, как и я, тяготились своим положением. Вслух об этом не говорилось. Не позволяла обстановка. Но наедине с собой чуть ли не каждый из нас задумывался над своей судьбой, искал возможности, как ее изменить. Да и что завидного в судьбе бездомного, не знающего, где и как жить, подростка? Бесшабашная лихость, цинизм и дерзость — все это наносное, внешнее, все это бравада.

Искал их и я. Искал настойчиво. Не могу сказать, сколько бы еще времени длилась моя бездомная эпопея, но твердо знаю: так или иначе я сам бы положил ей конец. Во всяком случае, внутренне я был готов к этому. И когда подвернулся случай, я им без колебаний воспользовался.

Впрочем, случаем это вряд ли можно назвать.

Однажды ночью, зимой 1924 года, когда вся наша компания была в сборе, нас неожиданно окружили плотным кольцом какие-то люди в полувоенной форме. Действовали они быстро и решительно. Один из них спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал нам: