Полвека любви - [9]

Теперь я, кажется, начинал понимать, что имел в виду Стендаль…

Больше полувека прошло с того далекого дня 24 июня 1939 года, когда состоялся наш выпускной вечер, — а я помню, будто он был вчера. Он как бы высвечен в памяти прожекторами, скрестившими снопы света над школьным двором, над столами с пирожными и лимонадом, над молодыми нашими лицами…

Но — расскажу по порядку.

К семи вечера принарядившиеся выпускники обоих классов собрались — в последний раз — в школьном коридоре. В половину его длины протянулась наша стенгазета, и перед нею возникла веселая толкучка. Находили себя в процессии, изображенной на ватманских листах, хохотали над шуточной «энциклопедией» — успех был полный. Не зря, не зря мы корпели над этой стенгазетой.

(Замечу, что у меня сохранился ее фотоснимок. А саму стенгазету унес к себе домой Петр Моисеевич — на память о нашем выпуске, который, видимо, был по сердцу ему, классному руководителю 10 «а». Петра Моисеевича давно нет в живых, и где теперь стенгазета, мне неведомо.)

Он, грозный наш математик, стоял в коридоре с охапкой цветов и каждой девушке дарил гвоздику — белую или красную. Он был галантен, его лицо, суровое обычно, освещала добрая улыбка.

Улыбалась и Аполлинария Павловна, открывая официальную часть выпускного вечера. Мы сидели на скамьях в физкультурном зале, где так часто в минувшие годы играли в волейбол, прыгали через «коня» и подтягивались на шведской стенке, — сидели и слушали речь нашей директрисы. Она напутствовала нас в жизнь, раскрывала прекрасные перспективы труда на благо социалистической Отчизны…

Затем были выданы аттестаты об окончании средней школы. Многие — в их числе Лида и я — получили аттестаты отличников учебы, дававшие право поступления в вузы без экзаменов. И каждый получил в подарок художественный альбом «Сталинская конституция социализма».

Мы с Лидой сидели рядом, на нас оглядывались, многозначительно улыбались. Ну и пусть. Все, что тут происходило, было как необычайно удавшийся праздник. Душа полнилась волнующим предчувствием счастья.

Под конец официальной части несколько мальчиков из обоих классов вышли из зала. Готовился еще один «сюрприз».

Мы уже были не школьники, так? Мы были «одной ногой в вузе». А уж на выпускном-то вечере и подавно хотелось утвердить свою «взрослость». Словом, выпросив у родителей какие-то рубли, мальчики из обоих классов купили несколько бутылок красного вина и, вылив из соответствующего количества бутылок лимонад, заменили его вином. Это удалось проделать еще до того, как кончилась официальная часть.

И вот оба класса высыпали в школьный двор, вспыхнули прожектора, и начался пир. На столах были пирожные и много-много эскимо. Вино, замаскированное под лимонад, заметно повышало настроение. Мы и Петру Моисеевичу преподнесли стакан. Он отпил глоток, изумленно поглядел на нас, засмеялся и выпил до дна.

Я спросил Лиду:

— Хочешь выпить вина?

— Хочу! — Она кивнула с важным видом, ей, наверное, тоже хотелось почувствовать себя «взрослой».

Отпив из стакана, Лида ойкнула, засмеялась:

— Какие хитрецы!

На ней было голубое платье, белые туфли. Оживленная, смеющаяся, она была — прелесть.

— Давай пройдемся немного, — предложил я.

Мы вышли из школы. Вечер был теплый, с моря дул несильный ветер, моряна. Мы свернули за угол Ленинской библиотеки (она была напротив школы) в Чистый переулок. Да, так он назывался — Чистый. И тут, в этом безлюдном переулке, я набрался храбрости и сказал:

— Ты мне очень нравишься.

— И ты мне, — не сразу ответила Лида.

Понимали ли мы, что происходит? Над нами, в небесах, протрубили трубы — но мы не услышали. Только сердце билось сильнее обычного. Теплая моряна овевала наши лица. Чистый переулок замер, как бы в ожидании дальнейших событий.

— Я тебя очень люблю, — сказал я.

Нет, не сказал, а — осмелился сказать.

Лида остановилась. Подняла на меня сияющие глаза. Я осторожно взял ее за плечи, притянул к себе. За первым робким поцелуем последовал другой, третий…

Спустя годы, когда мы вспоминали выпускной вечер (а вспоминали часто и каждый год отмечали 24 июня как начало нашей любви), Лида сказала:

— Почему-то я тебе сразу поверила.

— Знаю, — сказал я. — Эх ты, легковерная. Но разве можно было обмануть такое доверие?

Но это — значительно позже. А тогда…

Нацеловавшись, мы вышли, держась за руки, из Чистого переулка и вернулись в школу. Там в зале гремела радиола. Скамейки были отодвинуты к стенам, шли танцы.

Мы вступили в круг.

Я танцевал плохо, сбивался с ритма и, главное, старался не наступать на Лидины белые туфли. «Хау ду ю ду-у, мистер Браун», — орала радиола. Вот это было по мне — простенький шаг фокстрота.

Выпускные классы танцевали. Какие у всех красивые лица, какая замечательная музыка, какой изумительный вечер. Мои друзья и Лидины подруги посматривали на нас со значением, мол, глядите-ка, новая парочка! А мы словно бы плыли по волнам радости.

Всей гурьбой отправились на бульвар, допоздна гуляли по приморской аллее, от парашютной вышки до площади Азнефти, вдоль каменной ограды, за которой слабо колыхалась бакинская бухта, источая привычный запах мазута, прибитого к берегу южным ветром — моряной. Мы с Лидой сделали важное открытие: лучше всего — уединиться в одной из боковых аллей, там темно, и можно целоваться без помех.