Полвека любви - [310]

Пока что мы впрямую столкнулись с первоначальным горбачевским нововведением: в Пицунде объявлена «декада трезвости», не продают ни вина, ни водки. Даже местная жительница Марья Андреевна, у которой в прежние годы мы всегда покупали отличную инжировую чачу, закрыла «производство». «Опасно стало, — сказала она, когда мы к ней пришли. — Залила в аппарат керосин».

Такие странные дела. Время явно меняло привычный облик.

23 сентября, в последний день пребывания, мы с Лидой выкупались в теплом море и бросили в него монетки — чтобы и в будущем году удалось сюда приехать.

Но больше мы Пицунду не увидели.

Из моего дневника:

29 сентября 1985 г.

Биленкин звонил. И, в частности, рассказал о наскоках на Стругацких. Весной, когда в Свердловске вручали «Аэлиту» (за 84 г.) С. Павлову, с ним приехал из Москвы Ю. Медведев, которого, оказывается, втихую уже приняли в СП (!). На встрече с фэнами был, конечно, задан вопрос о Стругацких: как они? что нового пишут. И этот подлый подонок Медведев ответил: «Со Стругацкими все кончено: у них на квартире сионистское подполье». Дошло это до Аркадия, он решил подать на Медведева в суд, но — никто из слышавших Медведева не хочет в свидетели…

Летом АПН взяло у Аркадия интервью (для заграницы) — вдруг сотрудника, беседовавшего с ним, вызвали к начальству: «Кто разрешил?как посмели?! Стругацких печатают антисоветские издатели!..»

И третий наскок — недавно. В «Знании — силе» печатается их повесть «Ветер гасит волны»… и уже в двух номерах прошли куски, как вдруг из общества «Знание» — запрещающий звонок одного из замов Басова: «Прекратить печатать Стругацких!» В журнале, естественно, забегали, Филиппова стала выяснять, откуда идет запрет. И оказалось: от одного завсектором отдела пропаганды, ненавистника Стругацких (наверное, дружка Медведева и К^о), который позвонил в «Знание»… и «посоветовал» этому заму прикрыть публикацию. Ну, Филиппову на испуг не возьмешь, у нее свои связи, и она добилась отмены запрета («Дайте мне письменную обоснованную бумагу» — но разве кто-нибудь даст такую бумагу?).

В марте 1986 года Лида слегла с высокой температурой и подскочившим артериальным давлением. И очень разболелись ноги.

Все больше тревожил меня ее артроз.

(В своем дневнике я записал 10 марта: «Может, не так уж сильно заблуждалось средневековье, сваливая свои беды на комету Галлея? Мы уже с неделю видим ее изображение на экране ТВ. А в натуре? Сплошная облачность, что ли, мешает ее увидеть в ночном небе?.. Может быть, эта знаменитая комета связана с родом человеческим какими-то тайными нитями, о которых мы не подозреваем? Все-таки Фред Хойл, серьезнейший астрофизик, подозревает в кометах не то сеятелей органической жизни, не то распространителей эпидемий…»)

Но комета кометой, а болезни требовали лечения. Я стал названивать в Таллин, в Институт имени Сеппо. После многодневных тщетных попыток дозвонился наконец до хирурга Мытуса, услышал в трубке энергичный голос, с некоторым акцентом. Да, он может принять на консультацию — по средам.

Мы приехали в Таллин 22 апреля — чтобы с утра 23-го, в среду, попасть к этому хирургу. С помощью писателя-мариниста Ростислава Титова, члена Совета по морской художественной литературе, который возобновил свою деятельность во главе с новым председателем Тимуром Гайдаром (а я стал его заместителем, а впоследствии и председателем этого совета), — с помощью Титова мы устроились в гостинице «Палас», в центре города. Номер был просторный, с видом на Вышгород. Конечно, все удобства, телевизор, холодильник, который при работе рычал, сотрясался и даже немного разъезжал по комнате.

Утром отправились в Институт им. Сеппо. Доктор Мытус, рослый хмурый эстонец со взглядом исподлобья, посмотрел рентгеновские снимки, привезенные нами, и сказал: «Здесь ничего нельзя сделать». Потом велел Лиде лечь на тахту и проверил движения ног. «Левая еще немного подвижна», — сказал он и отправил Лиду в кабинет напротив — на рентген. Спустя полчаса посмотрел мокрый снимок, снова проверил подвижность левой ноги — и наконец последовало резюме:

— Ну, если вы очень хотите, то можно осенью сделать операцию. Надо, чтобы Минздрав СССР дал письмо в Минздрав Эстонии, тогда он запросит клинику, и при наличии мест… — Он кивнул, давая понять, что разговор окончен. И добавил на прощанье: — Три месяца на костылях.

Вокруг шпилей Нигулисте и Домской церкви кружили чайки. Мы поднялись в Вышгород по Люхике Ялг («короткой ноге»), а спустились по длинной — Пикк Ялг, и тут, в кафе того же названия, неторопливо пили кофе с вкуснейшими пирожными.

— У меня не идут из головы слова Мытуса «если вы очень хотите», — сказал я. — Что это значит? «Если вы дошли до крайности»?

— Я не считаю, что «до крайности», — сказала Лида. — Хоть и плохо, но все же я хожу.

— Не так уж плохо ты ходишь, малыш. Просто медленно.

— Я хожу плохо, и, конечно, было бы большое облегчение, если Мытус приведет в порядок левый сустав.

— Да, но все же рискованно. Стопроцентной гарантии при операциях не бывает.

— Не бывает. Но я бы решилась…

— Ты у меня храбрая.

— Просто он вызывает доверие. Видно, что Мытус хороший хирург.