Полунощная Чудь - [11]

Но сейчас в камине не билось веселое пламя и холод земляного пола сочился через ее тонкие сандалии. Все было тихо. И только от ее матери, Идоры, сидевшей на стуле около двери, исходила молчаливая поддержка. Снаружи была самая темная ночь, которую только можно себе представить: ни одно животное не шевелилось в сарае, петухи молча сидели на своих насестах. Казалось, что весь мир застыл, остановился, ожидая мгновения, когда мать подаст ей знак выйти из дома и одной отправиться в горную пещеру, дом духов.

Холод и страх накинулись на нее; она не могла перестать дрожать. Молча она спросила себя, смогла бы она заговорить, даже если бы это было разрешено.

Неделю назад казалось, что до путешествия еще целая вечность; а теперь она подумала, что оно налетела на нее со скоростью самого быстрого коня. И раньше часто бывало темно, когда она вставала, но темнее, чем сегодня не было никогда — и абсолютная тишина. Тишина, которая заполнила все вокруг — молчание сердца горы.

Она вздрогнула, когда мать внезапно встала. Внутренние часы сказали ей, что время пришло. Серце Имуни подпрыгнуло и застряло в горле, как только она встала. Настало время выйти из дома. Мать вынула толстый шерстяной плед из корзины, стоявшей перед входной дверью, и накрыла им ее плечи. Он был слегка велик для нее, так что его край волочился по полу и шуршал, когда она шла. Потом мать дала ей жировую лампу, мерцавшую в терракотовом кувшине, и полотняный мешок, в котором находилось приношение этого года: венок, перебродившее молоко яка и, самое последнее, мешочек снега, собранный вчера деревенским людом на склоне над деревней. Даже через полотно мешка она чувствовала холод смерзшихся снежных кристалликов.

Все было готово. Они подошли к двери дома, мать взяла ее за руку и вывела на улицу. Никто не ждал снаружи, так как считалось, что зима будет тяжелая и неудачная, если кто-нибудь увидит девственницу, поднимающуюся по тропинке в гору. Девочка должна идти одна, никем не замеченная. Мать начала шептать ей, а холодный осенний воздух превращал ее дыхание в пар.

— Помни: не дай лампе погаснуть, Имуни, — сказала Идора, легкая дрожь в голове выдавала ее беспокойство. Имуни молча кивнула. — Пусть Бог Солнца сделает твои ноги быстрыми, и ты будешь у святилища раньше его. — Потом она погладила лицо дочери и кивнула в направлении горы.

Имуни подумала о тысяче вопросов, которые она хотела бы задать Идоре, вместо того, чтобы идти по темной дороге вверх; но прежде, чем она осознала, что делает, ноги сами понесли ее по неровным камням, которыми была вымощена улица, а плед волочился за ней по замерзшей мостовой. Поравнявшись с последним домом она оглянулась назад, и увидела только белую ступу,[5] светившуюся в слабом свете ее лампы. В полной темноте ночи мать стала невидимой. Теперь она была одна, одна во всем мире.

Имуни вдохнула побольше воздуха, и пошла дальше, ночь поглотила ее, странные предметы и одежда матери занимали ее мысли достаточно долго, пока она опять не осознала, что уже вышла из деревни, одинокая и испуганная. Вот роща диких яблонь. Под ногой хрустнула сухая ветка, а потом в темноте перед ней вырисовалась вторая ступа.

Имуни взглянула назад на спящую деревню, борясь с искушением спрятать священные предметы и подождать здесь до утра. Она скажет всем им, что была в старом городе и принесла жертву духам. Но нет, через год следующая девочка не увидит того, что должно остаться от ее приношения. А если к тому же зима будет суровой и многие умрут, или еще больше детей родятся уродами или вообще мертвыми, все жители деревни обвинят ее и только ее. Имуни прошла мимо ступы, постоянно поднимаясь все выше, вот она уже среди каменных россыпей; споткнулась о довольно большой камень, лежавший на еле заметной, особенно в темноте, тропинке, перешагнула через другой, а глаза выискивали следующий ориентир.

Немного погодя она взглянула на восток, к Сияющей Равнине, но и там не было ни лучика света: до рассвета еще по меньшей мере часа два. Мать послала ее слишком рано, беспокоясь о том, чтобы она была около святилища в установленное обычаем время. Имуни считала себя достаточно взрослой для своего возраста, так как прислуживала отцу в родительском доме в то время, когда остальные дети уже давно спали, но сейчас к ней вернулись все страхи детства. Каждый порыв ветра, колыхавший ветки пихт, каждая тень, отбрасываемая низкорослыми кустами, росшими по краю тропинки, наводили на нее ужас. Она вспомнила о волчих стаях, рыскавших в горах. Три года назад девочка, посланная, как и она, в горы, исчезла; только позже нашли кусочек материи, вырванный из ее плаща… В тот год была ужасная зима, зерно в амбарах заплесневело, остатков хватило только до оттепели. Многие умерли от голода и их тела отнесли на кладбище, откуда орлы унесли их в небеса…

Имуни упрямо шла, не обращая внимания на холод, зажженный фитиль плавал в жире, трепеща и норовя угаснуть при каждом порыве ветра. Одна, завернутая в кокон слабого света, как если бы находилась в своей вселенной, окруженной темнотой другого мира, она по-настоящему удивилась, когда дошла до первой серой стены разрушенного города и увидела каменные террасы, вздымающиеся над ней. Она пошла по тропинке вверх, к большому утесу, через то место, в котором жили и умерли предки, чувствуя, как их духи клубятся в воздухе вокруг нее. Пустынные улицы, по которым когда-то ступали их ноги, пустынные площади, на которые когда-то смотрели окна их домов. Она почти слышала их голоса, смех, их крики… Внезапно Имуни достигла конца развалин.