— Это же не Таули, русский. Это совсем другой человек. Это ясачный человек.
— Что он говорит?
— Он говорит, что это не воровской атаман, — перевел поп, с удивлением рассматривая Таули.
— Таули совсем не такой, — сказал Микола и подмигнул.
— Где же он? Где же ваш неняг?
Таули насмешливо посмотрел на ясачного начальника:
— Неняги в тундре летом живут. Зимой они под снегом ночуют. — И, заметив, как русские, ворвавшись в чумы, тащат из них шкуры и утварь, Таули покачал головой. — Неняги не грабят чужое…
— Ах, вот оно что! — удивленно произнес ясачный начальник.
И молниеносным взмахом кулака он хотел было свернуть челюсти Таули, но тот наклонил голову и, ударив в живот русского, выхватил из левого рукава пистолет и рванулся сквозь толпу. Русские были так растеряны, что пропустили его, и выстрел прозвучал в тишине отчетливо и грозно.
И враз распался снежный ошейник вокруг стойбища. С хореями наперевес, с луками и железным оружием окружили русских неняги. Стрельцы рванулись в узкий проход и отшатнулись, охваченные ужасом. Им негде было развернуться.
И все-таки они не сдавались.
Микита Коргуев честно служил царю. Маленький и увертливый, он орудовал палашом, как мясник. Он положил четырех ненягов и пробирался к Миколе. Неняги смяли его. Микита Коргуев пал со стрелою в сердце одним из последних.
…В ту же ночь убитых русских похоронили. Попа Таули взял в свой чум. Князя Тэйрэко Таули отдал на суд старейшин.
43
Таули понравился пленный поп. Он угощал его оленьей кровью, и тот пил ее.
— Хэ, — удивился Таули, — русский шаман пьет.
Охотно ел поп и свежую оленину.
— Все ест, — сказал Таули ненягам, — может быть, он не русский?
Но поп, боясь за свою жизнь, ел все, чем его кормили. Он даже снял с себя рясу и крест.
— Это делать не надо, — хмуро сказал Таули. — У тебя есть бог, у меня есть бог. Пусть они сердятся, а мы будем друзьями.
Так в поповском одеянии и ходил поп по стойбищам. Вечерами он рассказывал о Христе, патриаршей власти, о святой вере греко-российской.
— Хорошие сказки знает русский шаман, — говорили неняги, с удивлением рассматривая попа.
— А бумагу царю ты можешь написать, русский? Такую бумагу, чтобы у царя живот заболел? — спросил как-то Таули.
— Могу, — охотно ответил поп и со дна своего сундучка достал гусиное перо и бумагу.
— Так напиши ему такое слово, чтобы он боялся нас всю жизнь, — сказал Таули.
— Это очень трудно сделать, — ответил поп, — но я попробую.
И, выслушав обиды ненягов на царя, поп написал краткое, но выразительное послание о том, что отныне, по слову Таули, все люди тундр отказываются платить большой ясак. А если царь этим недоволен, то пусть не сердится: все его стойбища в тундрах неняги обратят в золу.
— Еще напиши, чтобы нас русские не обманывали, что мы готовы жить с ними в мире и торговать с ними, если они с добрыми мыслями к нам приедут, — сказал Таули, прислушиваясь к визгу нарт за чумом. — И еще напиши, что с начала времен земля была наша и мы хотим по-своему жить на ней. Пусть не сердится, что многих людей его перебили. Мы теперь не боимся его, и на нас нельзя сердиться.
Поп закончил послание, а Таули нарисовал под ним свое родовое клеймо — оленью кочку с тремя волосками на макушке.
— Теперь отдай это царю, пусть он пришлет ответ, — сказал Таули. — Шкур мы тебе дадим. Русские с тобой уедут.
И в ту же ночь Таули отправил пленных на Русь. По долгу гостеприимства он дал мяса русским на дорогу, много оленьих упряжек, и недалеко от лесов, на большом купеческом пути, неняги оставили их.
— Усть-Цильма — стойбище недалеко, — сказали неняги и возвратились обратно.
44
А в это время семь старейшин судили князя Тэйрэко. Они сидели вокруг широкого костра, и лица их, иссеченные нищетой, горем и старостью, были бесстрастны. Тронутые временем белые волосы их имели зеленоватый оттенок. Прежде чем сказать что-нибудь, они думали, беззвучно шевеля губами, точно пробуя слово до того, как произнести его. Князь Тэйрэко сидел напротив выхода из чума, и связанные руки его лежали на коленях. Черные вены набухли пониже запястий. Ежась от предсмертной стужи, Тэйрэко не смел смотреть на старейшин, на самого древнего из них. И когда кто-либо из них обращался к нему, Тэйрэко вздрагивал.
— Зачем ты обманул старого Пырерко, не выполнив своего обещания отдать в жены Нанук его сыну? — спрашивал старейший из судей и протягивал к костру дрожащие руки, точно хотел погреть их у огня.
Тэйрэко молчал.
— Зачем ты предал русским людей, говорящих на языке ненця? — спрашивал после долгого молчания старик.
Тэйрэко вздрагивал и молчал.
— Зачем ты дружбу завел с обдорским воеводой, с березовским воеводой?
Тэйрэко вновь вздрагивал и молчал.
— Ты убил друга ненягов Янко Муржана, — сказал старейшина и поправил ногой веточку в костре. — Хороших остяков мало на свете, а ты отнял у нас хорошего остяка. Кто нам вернет его?
Тэйрэко опустил на колени седеющую голову и заплакал.
— Слезы твои лживы. Они мертвая вода из гнилого озера, — сказал старик. — Горе тому, кто тебе поверит.
Старик замолчал, посмотрел на старейшин, и каждый из них произнес одно и то же слово:
— Смерть!
— Смерть!
