Полукровка. Крест обретенный - [52]

— Ну, что? Надеюсь, вы все-таки поняли, что я и в самом деле могу сделать с вами все, что мне заблагорассудится? — по-прежнему улыбаясь гнилыми зубами, спросил незнакомец. Красота его не исчезла, но стала выглядеть более обыкновенной, поскольку черные локоны оказались париком.

— Нет, не поняла!

Человек угрожающе приподнялся.

— То есть я хочу сказать, что здесь какая-то ошибка. Вероятно, вы меня с кем-то спутали, — гася страсти, поспешила оправдаться Самсут.

— Самсут Матосовна Головина из Петербурга, наследница Симона Луговуа?! Наконец-то, я могу лицезреть вас. Теперь и при дневном свете.

— Так это ваш человек связывался со мной в Петербурге?! — ахнула она.

— Что за бред? — искренне удивился незнакомец. — Мои люди лишь доставили вас сюда.

— Зачем?

— Как вы недогадливы!.. Чтобы вы перестали быть наследницей — всего лишь. Неужели вы действительно подумали, что я польщусь на ваши зрелые прелести?

Самсут вспыхнула:

— Ах, значит, вы и есть тот самый вырожденец, психопат и, как я теперь догадываюсь, еще и импотент?

— Граф Огюст Жиль Вернон де Шанси де Рец, к вашим услугам. Поймите меня правильно, в сложившейся ситуации виноваты исключительно вы сами. Вашей неумеренной, уж не знаю, славянской ли, армянской ли активностью, мадам, вы не оставили мне иного выбора, кроме похищения. Я вынужден был это сделать, чтобы вы не натворили еще чего-нибудь. Например, не сумели добраться до вашей мамаши и вызвать ее в Париж…

«Ах, я ведь как раз собиралась пойти позвонить Карине, чтобы она добралась до мамы…», — вспомнила Самсут и уже не знала, радоваться или печалиться тому, что не успела этого сделать.

— Иначе пришлось бы «нейтрализовывать» не только вас, но и ее. А это уже имело бы гораздо более тяжелые последствия…

Самсут снова не поняла, для кого подобные последствия оказались бы более тяжелы, и поэтому промолчала.

— Сделайте два шага, мадам, и я покажу вам эти прелестные последствия!

Граф галантно подал своей пленнице руку и подвел ее к той самой дальней стене, где в темноте ей еще при первом пробуждении померещилось что-то белое.

— Смотрите, — на полу лежали кучки какого-то белесого порошка, но, приглядевшись, Самсут поняла, что это рассыпавшиеся от времени кости. — Видите? Это дело рук моего прапрапрадеда, знаменитого барона Жиль де Реца. Надеюсь, о нем-то вы знаете?

— Нет, — растерялась Самсут, но память, встряхнутая сильным впечатлением, подсказала ей строки, которые она не могла вспомнить в офисе Шарена. — Только стихи, — быстро поправилась она.

Мне нынче труден мой урок,

Куда от странной грезы деться?

Я отыскал сейчас цветок

В процессе старом Жиль де Реца…

— А дальше не помню… Это Гумилев.

И она поспешно перевела строчки на английский.

Поминание предка, а заодно и «странной грезы» в стихах русского поэта, видимо, помаслило болезненное самолюбие графа, и он заговорил мягче:

— Впрочем, не смотрите на это более, достаточно. В конце концов, все мы люди цивилизованные и всегда можем договориться, не так ли?

— Разумеется.

— Отлично. Тогда прямо сейчас и здесь вы напишите под мою диктовку письмо вашей уважаемой матушке, а потом подпишите нужные мне бумаги.

Он помахал листами роскошной веленевой бумаги с графскими коронками наверху.

— И после этого вы доставите меня обратно в Париж? — подобралась Самсут.

— О, не так быстро. Некоторое время до принятия мной наследства вы поживете здесь, под присмотром двух моих мальчиков. Между прочим, им пришлось немало потрудиться, чтобы доставить вас сюда. Поверьте, гоняться за вами по всей Европе — удовольствие не из дешевых. Впрочем, у вас еще будет достаточно времени, чтобы с ними познакомиться.

— Я не собираюсь ни с кем знакомиться!

— А вот горячитесь вы напрасно. При известной вашей сговорчивости, мадам, вы будете поселены в апартаментах наверху. И, быть может, мы с вами еще не раз устроим какое-нибудь действо в духе «Молота ведьм», Себешского замка или элевсинских мистерий… — почти с надеждой добавил граф.

— И сколько же времени будет длиться моя… изоляция? — стараясь не показывать ни отвращения, ни страха, уточнила Самсут.

— О, только до тех пор, пока мне не привезут подписанное вашей матерью заявление с отказом от прав наследования. Я надеюсь, мадам, что ваша мать — человек не менее разумный, чем вы.

«Ох, если бы!» — вздохнула Самсут, на секунду представив возможную реакцию Галы на необходимость отказаться от такого наследства.

— Я тоже надеюсь. Ну, где ваши бумаги и перья?…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ К БАРЬЕРУ, ГРАФ!

Семнадцатый округ Парижа спал, погруженный в предутренние, самые сладкие сны. Особенно дышал покоем богатый, спокойный и тихий парк Монсо, мало изменившийся с тех пор, когда здесь жил Марсель Пруст. Роскошные особняки утопали среди красивейшего английского парка, мерцали пруды, щебетали птицы, и солнце едва играло на зеркальных окнах, листьях и только-только начавших кое-где появляться машинах.

По парку шли трое в низко надвинутых на глаза шляпах, причем в руках одного болтался нелепейший пакет с непонятной надписью «Универсам Северный». Троица перебегала от дерева к дереву, от дома к дому, и можно было подумать, что взрослые дяди прямо посреди улицы ни с того ни с сего вдруг принялись играть в индейцев. Впрочем, публика в Монсо привыкла ко всяческим странностям богатых жильцов с их причудами, да и самой публики на улицах было пока мало. Троица привлекала внимание не только своим идиотическим поведением, но и, так сказать, составом: один из мужчин был высокий и тощий, другой высокий и толстый, а третий — совсем коротышка. Так что, неудивительно, что вместе они смотрелись уморительно. И потому редкие прохожие парка Монсо провожали троицу: кто с любопытством, кто со смехом, а кто просто покрутив пальцем у виска.