Полтора квадратных метра - [3]

Павел Семенович тоже улыбался вовсю, а сам думал: издаля начать или с ходу пускать Берту? Уж больно она ласковая, эдак с улыбкой погладит по плечу и в два счета откажет.

– Как поживаем? На что жалуемся? – распевала из-за своего стола Екатерина Тимофеевна.

– В нашем деле спокойствие прежде всего, – начал издаля Павел Семенович. – Сами понимаете, работа моя кропотливая. Зубы – детали мелкие.

– Ну, как же, Павел Семенович! Не то важно, какая деталь, а важно, где она находится. Зубы у всех на виду, их не спрячешь. Их в порядке держать надо. Оттого и работа ваша почетная.

– Так-то оно так, – смиренно согласился Павел Семенович. – Но ответьте мне чистосердечно: можно в моем рабочем положении нервничать?

– Нельзя, Павел Семенович, категорически вам говорю.

– А я покой потерял за последние дни.

– Что за беда случилась?

– Вы знаете нашего соседа Чиженка?

– Ну?!

– Он почти каждую ночь в пьяном виде ложится под нашими дверями. И не только что на работу, в уборную, простите за выражение, выйти не можем. Дверь-то у нас открывается в коридор!

– Так мы его оштрафуем.

– Не поможет. Он пьет на чужие деньги.

– Ну, вызовем на товарищеский суд.

– А!.. Его товарищи в тюрьме сидят. Что ему этот суд?

– Что же вы предлагаете?

– Я прошу дверь нам переставить так, чтобы она открывалась внутрь квартиры. Тогда мы будем просто перешагивать через него. И вся недолга.

– Так это пожалуйста.

– Вот и спасибо. Значит, чтобы дверь открывалась внутрь, надо перенести ее по коридору метра на полтора.

– Как то есть перенести? Прихватить полтора метра общей территории?

– Иначе ее не откроешь внутрь – притолока мешает, дымоход от соседки слева.

– Павел Семенович, вы же человек образованный и культурный. – Екатерина Тимофеевна как бы пристукнула ручкой по столу, что выражало обычно ее крайнюю досаду. – Захватить общую площадь без согласия жильцов – это значит нарушить закон.

– Я не против закона. Но сами подумайте – вы тоже человек с образованием и культуру знаете… Ответьте на такой вопрос: что будет, если ко мне в гости приедет сноха Берта? Ведь она как-никак бывшая гражданка ГДР! А ей нельзя будет выйти по утрам из дома, извиняюсь, по нужде. Эдак мы с вами попадем в международное положение.

– Международного положения, конечно, допускать нельзя, – задумалась Екатерина Тимофеевна. – Иначе скажут, у нас все взаимно обусловано.

– Вот именно… Взаимно обусловано! – радостно подхватил Павел Семенович. – Как же, мол, они живут в своем Рожнове, если у них все взаимно обусловано?

– Чему вы удивляетесь, Павел Семенович! – горестно покачала головой Фунтикова. – Или мало на нас клевещут иностранные корреспонденты?

– Ну все ж хаки в круговой поруке нас еще не обвиняли.

– Э-э, была бы шея, а ярлык повесят. Ладно уж… Поскольку положение у вас исключительное, я сама поговорю на исполкоме. Заявление написали?

– А как же! – Павел Семенович поспешно достал из кармана вчетверо сложенный тетрадный листок.

– Когда приедет ваша сноха?

– Ждем к осени.

– Постараемся решить оперативно, – и Екатерина Тимофеевна подала на прощание руку все так же лодочкой, пальчики вместе.

3

Когда Чиженок не пил, он работал дворником, подметал центральную площадь Рожнова. Впрочем, площадь в городе была только одна и дворник один. Подметал он ее по теплу, а в холода дворника сажали в тюрьму и площадь заносило снегом.

В Рожнове к такому дворницкому сезону привыкли и место за Чиженком сохранялось уже несколько лет. Да и смешно было бы нанимать на зиму нового дворника. Что делать? Обметать ступеньки да подъезды? Или дорожки мести в сквере, куда уж никто не ходил? А дорогу и стоянку перед Домом Советов расчищал бульдозер: трактор «Беларусь» приспособили.

Чиженок на трезвую голову вставал рано, еще до свету, брал метлу, грабли, ведро поганое и уходил. Весь свой инструмент он прятал в кустах акации за Доской почета, а сам возвращался домой и, воровато озираясь, влезал в окно к соседке Елене Александровне. Она тихо и томно вскрикивала как бы со сна: «Ах, как ты меня напугал…» Но окна не запирала. «Думаю, не воры ли?» – «А я и есть вор», – ухмылялся Чиженок, снимая сапоги. «Ну, Воля, не вульгарничай!»

Елена Александровна работала в редакции местной газеты корректором и любила переиначивать имена. Своего покойного мужа Соломона, старого, немощного бухгалтера больницы, она звала по-литературному – Мисюсь; Володьку Чиженка – Волей; старуху Урожайкину, хмурую, как старообрядческая икона, – Матерью Марией. В свои пятьдесят лет она все еще обожала стихи и романсы, красила ногти, губы и даже веки. Когда она напевала «Наш уголок я убрала цветами…», то запрокидывала голову и прикрывала глаза; синие веки на ее белом рыхлом лице, растянутые страдальчески углами книзу губы делали ее похожей на воскресающего покойника. Ей посвящал стихи самый интеллигентный пенсионер Рожнова, бывший директор областного Дома народного творчества Аленкин. Но промеж них, говорят, пробежала черная кошка. Аленкин как-то осунулся, скупил весь пантокрин в аптеке и до самых холодов обтирался на дворе холодной водой и бегал в одних трусах по лесу.

В эту трудную пору одиночества и размолвки переступил порог покоев Елены Александровны Володька Чиженок. Сказать точнее, не порог, а подоконник.