Полтора килограмма - [19]

оправдываюсь перед ним, тем не менее, для меня было важно, чтобы он понял мое нынешнее состояние.

– Я негодовал, мне казалось надо быть подлецом, чтобы предлагать такое! Когда ярость прошла, я

попробовал проанализировать ситуацию. Я жду донора уже восьмой месяц, и это первый, который

соответствовал нашим требованиям. Когда появится второй, одному Богу известно!

Я замолчал, пытаясь справиться с жалостью к самому себе:

– Так не хочется умирать, – чуть слышно сказал я, продолжая перебирать в руках уже порядком

помятую газету, – сердце всё чаще дает сбой. Таблетки практически не выпускаю из рук. Все четыре года я,

как одержимый, вынашиваю свою идею, свою мечту, и будет так глупо, если в итоге так и не успею

воспользоваться ею.

Джим взял меня за руку:

– Пап, вот увидишь, у тебя все получится, только не надо спешить! Не соглашайся на операцию

сейчас! Дождись, когда будут доработаны все прошлые недочеты. К тому времени обязательно найдется

подходящий донор! Ну подумай сам, как ты будешь чувствовать себя в теле женщины? Как мне, твоему

сыну, жить с этим? Постороннюю женщину называть отцом или уж, может, сразу называть тебя мамой? —

Джим начинал опять заводиться. – Да над нами все будут смеяться!

Я понял, что зря рассчитывал на поддержку сына. Его возмущение и насмешки странным образом

19

подтолкнули меня проявить упрямство и поступить по-своему. Тоном, не терпящим возражения, пришлось

прервать его причитания:

– Я не стану отказываться от этого донора! Хотя и даю тебе слово, что постараюсь на максимально

длительный срок отложить операцию. Но, когда наступит та грань, за которой уже может быть поздно, не

задумываясь, соглашусь! Конечно, если к тому времени не появится другой донор.

– Вот увидишь, он появится, – дружески похлопал меня по плечу сын и, поднимаясь из кресла,

добавил: – Поднимусь к себе, надо немного поработать. Через три часа едем в клуб, ты мне обещал! —

сделал он ударение на последних словах, выразительно приподняв одну бровь, давая понять, что мне не

удастся увильнуть.

Сын ушел в дом. А я, наконец, расслабился, удовлетворенный принятым решением, и не заметил, как

организм, измученный ночной бессонницей, без сопротивления сдался в плен сну. Дом находился далеко от

автострады, поэтому тишину нарушали только крики чаек, напоминающие вопли безумных женщин, к

которым, впрочем, я уже давно привык.

Мне удалось поспать почти два часа. Всё это время верный Патрик периодически подходил, чтобы

удостовериться, дышу ли я. Его забота в данной ситуации вызывала у меня чувство благодарности и горечи.

Не хотелось думать о себе как о человеке, которого каждый раз в неподвижном состоянии принимают за

мертвеца.

В холле часы пробили шесть раз. Я, проклиная свою уступчивость перед сыном, поднялся с дивана и

поплелся в дом. Лифт перенес меня на второй этаж. Я быстро принял душ и направился в гардеробную.

Должен признать, большая часть вещей, хранившихся там, своим существованием была обязана

Джиму и второй жене, которые приобретали их для меня. Возможно, сказалось безденежное детство и

юность, но я относился к одежде как к средству, которое необходимо, чтобы согреться или прикрыть свою

наготу в жаркий день. Бренды не значили для меня ровным счетом ничего. Я прошел вдоль платяных

шкафов, выполненных из норвежской ели, с длинными узкими дверками из стекла и потолочной подсветкой

каждого шкафа. Мой выбор пал на белый хлопковый джемпер с шевроном на груди и классические черные

брюки. Дополнив образ первыми попавшимися на глаза черными туфлями, критическим взглядом окинул в

зеркале свою сутулую от постоянного чтения фигуру с выпирающим вперед животом. Длинный торс и

непропорционально короткие ноги. Седая шевелюра, очки в черной прямоугольной оправе, крупный нос с

горбинкой и свисающим кончиком, безвольный подбородок, чуть впалые щеки и маленькие

невыразительные глаза с припухшими веками. «Да уж, точно не Ален Делон», – самокритично усмехнулся

я.

Из зеркала на меня взирал уже не прежний Дэн Харт, а истертый обмылок успешной жизни, с живым

пытливым умом и душой, требующей эмоций, которых тело уже не хочет знать.

Спустившись вниз, я нашел Джима, ожидающего меня в зале. Он просматривал почту на ноутбуке.

Услышав мои шаркающие шаги, сын, в мыслях пребывающий где-то далеко, задумчиво поднял глаза и,

одобрительно окинув прояснившимся взглядом, встрепенулся:

– Да ты, никак, решил завести себе девушку?

– Двух! – самодовольно уточнил я.

– Тогда не будем заставлять их ждать, – засмеялся он. Закрыл ноутбук и, оставив его на кресле,

встал.

Джим был одет в рубашку антрацитового цвета, классические черные брюки и ковбойские черные

сапоги из кожи змеи. Три верхние пуговицы рубашки остались незастегнутыми, обнажая рельефную грудную

клетку, бережно хранящую серебряный крест. Сын с детства просто упивался вестернами и считал

ковбойские сапоги самым подходящим для мужчины вариантом обуви. Одежда на его спортивной фигуре

сидела с той элегантной небрежностью, которая присуща аристократам.

Он обнял меня за плечи, и мы, как лучшие друзья, направились через холл к выходу. Пес, радостно

виляя хвостом, сопровождал нас к машине в надежде, что его возьмут с собой. Я наклонился и погладил