Полтора года - [40]

Сколько раз меня надо стукнуть по голове, чтобы я наконец усвоила: покой нам только снится. На этот раз покой снился мне довольно долго. После того как Майка вернулась из больницы, а перед тем группа накурилась и мы слетели со второго места на предпоследнее, девчонки поохали, погоревали — и смирились. И мы зажили тихо и мирно. Никаких свар. Мы много смеялись, а смех, мне кажется, самый добрый знак. И вот опять группа выбита из колеи.

В этой последней истории если я чему-нибудь и удивилась, так только тому, что девушки не тронули Майку. А ведь они, случается, пускают в ход кулаки и по менее серьезным поводам.

Я позвала Майку к себе.

— А чего, — сказала Майка, не дожидаясь моих вопросов и глядя куда угодно, только не на меня. — Подумаешь! У них все Майка. Как что — Майка. А при чем Майка?

Задавать вопросы бесполезно, она все равно будет гнуть свое. Я ждала.

— А что я такого сделала? Я все — как вы велели. — Это было уже интересно. — Вы же велите — чтобы правду. Так я правду.

Майка нашла позицию. Теперь она бестрепетно смотрела на меня своими разноцветными глазами.

— Они все на обмане. А в училище так нельзя. В училище надо, чтобы все по правде. Скажете, нет? А они посылки прячут. И правильно, что Ольгу в штрафную. Их всех туда надо. А Ольгу вовсе в Каменск. Командир называется!

С какой печалью я смотрела на нее, на ее маленькое тщедушное тельце, на бегающие глазки. Мое молчание ее, видимо, воодушевляло.

— А вы сами! «Ирэн, Ирэн», — это она передразнила кого-то. — А что Ирэн! Что, я не знаю, как вы лазите туда, конфетки таскаете? Им мамы присылают, последнее от себя отрывают, а вы себе в рот. Хорошо, да?

Наверное, она приняла мою оцепенелость за испуг перед разоблачением и распалялась все сильней.

— А со мной вы чего сделали! Если бы не вы, у меня ребеночек был бы. Жила бы я дома, а не в вашем вонючем училище.

И тут это случилось. Я размахнулась и ударила ее по щеке.

…Такие ровные строчки, как будто я написала, что погладила ее по головке. Я ударила человека. Который не может ответить мне тем же. И вообще ничем. Слабого, глупого, несчастного человека. Почти ребенка.

Я не заметила, что девочки давно уже поднялись со своих мест и теперь сгрудились в дверях бытовки. Майка стояла, держась за щеку.

Я отстранила ее и пошла из комнаты. Девочки расступились.

Я остановилась у окна в коридоре. Странная такая пустота. Я ни о чем не думала, только все терла и терла ладонь о юбку. Окно кабинета Б. Ф. как раз напротив. Я разглядела за стеклами его силуэт. Очень хорошо. И незачем откладывать. Я двинулась по коридору.

Я уже дошла до конца, когда услышала за собой торопливые шаги. За мной бежала Даша.

— Не ходите, — сказала она, чуть задыхаясь. — Вот честное слово, не ходите. Мы никто не скажем. А Майка пусть только пикнет.

Она догадалась, к кому я иду. И чем это может кончиться для меня, тоже догадалась.

Хотя я рассказываю Б. Ф. далеко не все, о чем по нашим правилам ему полагалось бы знать, — со многим я предпочитаю справляться сама, — но то, что произошло сегодня, он знать должен. Речь идет не о них — обо мне.

Даша смотрела на меня жалостливыми глазами.

Вот так, наверно, она смотрела на бедолагу Тихона, когда тот совершал что-нибудь во вред себе. Я наклонилась к ней и сказала шепотом:

— Тихон с того света спихан.

Она сначала не поняла, потом улыбнулась. И эта ее улыбка, добрая, растерянная, была со мной, покуда я пересекала наш большой, уже темнеющий двор и не оказалась перед дверью директорского кабинета.

Б. Ф. был в прекрасном расположении духа. Он поливал гвоздики, которые пышно цвели у него в цветочных горшках. Он пересадил их сюда из грунта. Видимо, это был эксперимент.

— Обратите внимание, — сказал он, оглянувшись на меня. — Вот эти, махровые. На воле они капризничают, а тут, взаперти, будто снова на свет родились. Совсем как наши девчонки, а?

Это он острил.

Я молча ждала, пока он перестанет возиться с цветами. Он не сразу заметил мое молчание. Потом еще раз оглянулся на меня и сказал скучным голосом:

— Ну что там у вас?

И показал мне на стул. Я не села. Стоя, я рассказала ему то, что должна была рассказать.

Я не ожидала, что рассказ мой будет таким коротким. Я уложилась в полминуты.

Все остальное шло в том же темпе и не займет и десяти строк.

Я кончила. В дверь постучали. Бухгалтер. Он положил на стол папку с бумагами. Б. Ф. развязал тесемки. Поднял на меня глаза.

— Ваш рабочий день еще не кончился?

— Еще не кончился.

— Так в чем же дело?

Я повернулась и пошла.

Он не сказал мне ничего. И в самом деле, к чему разговоры. Единственное, что он, по-моему, может сделать, — уволить меня. А единственное, что должна была сделать я, я уже сделала: пришла и сказала.

Но когда я шла обратно, я уже думала иначе… Нет, об этой женщине, которая брела в темноте по широкому, как площадь, двору, мне не хочется говорить «я». Она!

Она шла и думала: ну зачем, зачем она не послушалась своей воспитанницы, мудрой Даши Антипиной?! Никто ничего не узнал бы. И о девочке, которой она отвесила оплеуху, она думала тоже иначе — не с болью и сожалением, а зло и неприязненно. Это из-за нее теперь придется покинуть этот дом. А с неба на нее падал холодный дождь.