Польское Наследство - [9]

Еще немного посомневавшись, человек позвал:

— Дариуш!

Никто не откликнулся. Человек позвал громче, но из этого опять ничего не вышло. Тогда, присев, человек подобрал с дороги камень и, снова выпрямившись, швырнул его в дверь. Попал. Вскоре дверь распахнулась и на пороге появился другой молодой человек, с обнаженным свердом в руке.

— А, это ты, — сказал он. — Ну, иди сюда скорей, пока мы тут с голоду не передохли.

— Ты же видишь — лужа.

— Вижу. И что же?

— Я промочу ноги.

— Ты прыгни.

— Мешок мешает.

— Что же ты хочешь, чтобы я сделал?

— Доску бы какую-нибудь сюда.

— Вчера я положил доску.

— И что?

— Сегодня утром ее украли.

— Придумай что-нибудь.

— Да ладно тебе. Ступай в лужу. Потом разуешься и обсушишься. А то — выломай доску из забора.

— У меня руки заняты. Ты и выламывай. А то сейчас уйду куда-нибудь вместе с мешком.

— Не уйдешь. Ты человек чести, Ежи, ты не бросишь товарищей умирать от голода.

— Ничего. От скуки вы уже третью неделю умираете, да все не умрёте. Может и от голода не умрёте.

Еще некоторое время поумничав и попрепиравшись, молодые люди замолчали.

— Вон, смотри, Ежи, идет баба какая-то, — сказал Дариуш. — Попроси ее.

Ежи оглянулся. Действительно, миловидного вида крепкая босая крестьянка шагала деловито по страту в сторону реки.

— Добрая женщина! — обратился к ней Ежи на местном наречии, смазывая на здешний манер гласные окончания. — Не откажи, сделай милость, за двадцать денье помочь нам в нашем затруднении.

— Пятьдесят.

— Что пятьдесят?

— Денье пятьдесят, — объяснила женщина. — И только если быстро, меня муж ждет. Вон там, за забором.

— Муж за забором?

— Нет. Помощь окажу за забором.

— Нет, я не об этом, — Ежи даже растерялся слегка, а Дариуш захихикал. — Нам бы мешок через лужу переправить.

— Тогда тридцать денье, — сказала крестьянка.

Взяв у Ежи мешок одной рукой, она выставила другую ладонью вверх. Дариуш засмеялся. Ежи, слегка покраснев, вытащил из кошеля монеты и расплатился. Босая крестьянка ступила в лужу, поднялась на крыльцо, и протянула мешок Дариушу.

— А меня бы ты смогла перенести к калитке? — спросил он с интересом.

— Если на спине, то можно, — не задумываясь ответила она. — А только это дороже будет. Ты тяжелее, чем мешок.

— Сколько?

— Сорок денье.

Поставив мешок на крыльцо, Дариуш вынул деньги и отсчитал названную сумму. Крестьянка взяла у него деньги и, сойдя вниз на одну ступеньку, подставила молодому человеку могучую спину. Ежи, подбоченясь, с легким презрением следил, как она несет довольного и улыбающегося Дариуша от крыльца к калитке. Соскочив со спины крестьянки, Дариуш встал рядом с Ежи.

— Ты все-таки подумай, сьор, — сказала крестьянка. — Вон там за забором. Пятьдесят денье.

— Может быть позже, — сказал Ежи.

Она повернулась к Дариушу.

— Я не против, — сказал Дариуш. — Была бы ты лет на пятнадцать моложе, я бы и на семьдесят деньге согласился бы. Впрочем, вот тебе еще сорок, вези меня обратно на крыльцо.

Снова прибыв на крыльцо, Ежи дал крестьянке целый золотой дукат и что-то шепнул ей на ухо. Крестьянка бережно уложила дукат в торбу, кивнула, и пересекла лужу налегке. К этому моменту Ежи понял, что крыльцо выше дороги, поэтому-то ему и удалось давеча перепрыгнуть лужу. А запрыгнуть теперь обратно будет труднее.

— А не перенесешь ли ты и меня? — спросил он, доставая кошель.

— Нет, — сказала крестьянка. — Я вам не лошадь, возить вас всех.

И ушла, гордо подняв голову.

Ежи разбежался, прыгнул, но до крыльца не дотянул, приземлился одной ногой в лужу. Другая нога, на которую он тут же перенес вес для сохранения равновесия, скользнула по дну лужи. Ежи невольно взмахнул рукой и припал на колено. Дариуш уже ушел в дом.

Шлепая промокшими ногами, Ежи сердито распахнул дверь.

— Она отказалась меня везти! — крикнул он.

Четверо присутствующих одновременно повернули к нему головы. Дариуш захихикал.

— Я ей специально заплатил, чтобы не везла, — сказал он.

Еще двое из присутствующих улыбнулись. В другое время они начали бы зубоскалить и издеваться, но в данный момент слишком были заняты выкладыванием из мешка на стол провианта.

Помимо них, Дариуша и Ежи, в домике был еще один человек, сидевший в данный момент на шезе — здесь, в этом городе, все, на чем сидят, шез — а на самом деле самый обыкновенный ховлебенк, на ховлебенке сидел человек — у окна. Он, казалось, не обращал внимания на спешные приготовления к трапезе. Одет человек был в монашескую робу.

Так же молод, как остальные, красивый этот юноша делал вид, что происходящее имеет к нему не больше отношения, чем страт за окном, пение птиц, деревья, мезон — он был здесь и не здесь. И хотя он был не менее голоден, чем остальные, лицо его оставалось равнодушным, руки по-прежнему спрятаны в рукава робы, голова касается стены.

— Пожалуй сюда, пахолек, — сказал Дариуш, отламывая большой кусок паштета. — Святые мысли святыми мыслями, но жрать тебе все-таки надо. О! Что за вино? Уж не римское ли?

— Какое там! — Ежи, сняв сапоги, вытирал ноги о порты. — В этой дыре ничего приличного не найдешь. А руки рольников, которые мне все это продали, лучше не вспоминать. Лучше о них не думать. Даже не грязные, а какие-то серые. Не смотри на меня так, Адам.