Польское Наследство - [22]

— Ты за это ответишь, — сказал Адам. — Ты, кривая рожа, так ответишь, что день проклянешь, когда матка твоя, курва подлая, тебя зачала.

Лех сверкнул глазами.

— Тихо! — сказал старший, Кшиштоф. — Ругаться мы будем потом.

— Я убью это рольниково отродье.

— Когда тебе будет угодно! — крикнул Лех в ответ.

— Тоже потом! — прогремел Кшиштоф. — Сперва надо бы выяснить, что к чему! Молчи, Адам. И остальные — щенки! — тоже молчите! Говори, Лех. Но говори всю правду. Так лучше будет, всем.

— Один раз, — сказал Лех, с трудом сдерживая ярость, подавляя стыд, глядя на Адама. — Один раз… Он запозднился… — Лех перевел взгляд на Кшиштофа. — Запозднился. Я уж начал переживать, что он не вернется вовремя, эти проснутся, а его нет. Пошел я к тому мезону, ему навстречу. Думал, может он уснул там, с девкой своей. Иду по страту, вижу — они навстречу, пахолек наш, а с ним другой, статный такой, большой. Я спрятался за липу. А они прошли мимо. А я за ними. А они переговариваются.

— Они не заметили твой факел? — спросил Кшиштоф.

— Не было со мной факела. Ночь была ясная, луна светила. Да… Переговариваются они по-шведски… А только слышу я слово «Интрепид» — несколько раз. Ну и догадался я. Они разошлись, пахолек пошел сюда, а я за другим. Тот обратно к мезону. Я за ним. Он в мезон, а я у двери встал, а там внутри голоса. Не на местном наречии, а больше по-шведски. Я плохо понимаю. Понял только, что главного у них зовут Нестор.

— Что ты болтаешь, — сказал Дариуш. — Главный у Неустрашимых — Рагнар, из рода Дренготов.

— Помолчи, Дариуш, — велел Кшиштоф.

— Да болтает он…

— Помолчи. Рагнар Дренгот надо всеми главный. А Нестор этот главный — здесь. Что еще тебе известно, Лех?

— Больше ничего.

— По-шведски Неустрашимые — Офорскракт, — сообщил Ежи.

— Они по-латыни говорили, — догадался Дариуш. — «Интрепид». Для хвата нашего Леха все иноземные языки — шведский.

— Невежественный рольник, — пробормотал Адам.

— Тише! — велел Кшиштоф. — Лех, мезон тот где стоит?

— На Рю Ша Бланк.

— Какой он с виду?

— Самый большой там. Черепичная крыша.

— Прекрасно, — сказал Кшиштоф. — Теперь помолчите все. Мне нужно подумать.

Вот, старина Кшиштоф, подумал он. Вот и настал главный момент. От того, что ты сейчас решишь, зависит столько, что если ошибешься — сам себя презирать будешь, да и перед Создателем ответишь. А ты еще осуждал Бенедикта за блуд! Плохой, мол, пример подает Бенедикт пастве! А ведь он, Бенедикт, бросив все дела, поехал с тобою в эту дыру, уговаривать нашего мерзавца! Как он печется о своей пастве, о Полонии — а? А эти сопляки что же? Спеси много — а сами бессовестные, ленивые! Вчетвером не смогли два жалких месяца за одним мерзавцем толком уследить, дармоеды! А Бенедикт — посланцев с дороги послал к Конраду и к Ярославу, еще какие-то дела улаживал — и в Риме, и по дороге, при нас, а мы и ухом не повели, лясы точили, да еще и злословили, да еще и возмущались, мол, целый гарем с собой везет. А на самом деле Папа Римский делает больше, чем кто-либо в наше растреклятое бесчестное время, печется о наших душах… Делает, делает. А все, что делаем мы — умный вид. И слова умеем говорить негодующие. А как до настоящего дела доходит — то вот они, результаты.

— Лех виноват столько же, сколько остальные, — сказал он. — Сколько я. Меня назначили здесь главным — нужно было мне одного из сопляков взять с собою в Рим, а одного старика здесь оставить. Я не подумал, старый дурак, понадеялся… на то, что если благородный юноша берет на себя ответственность, значит… а оказалось, что ничего это вообще не значит! Но теперь речь не об этом. Если к утру пахолек не вернется, нам ничего не останется, как только… как… признаться в нашей дурости и безответственности Папе Римскому. И предоставить себя в его распоряжение, восемь свердов — раз на большее мы не способны. Может, он что-нибудь придумает.

— А если появится? — сказал Ежи.

— Если пахолек появится, — продолжал Кшиштоф, — о чем я молю Создателя… Если появится, то… все притворимся спящими. Затем… — Кшиштоф задумался. — Он заходит в мезон, мы его хватаем, дверь запираем, и ждем прихода Папы.

— И что же Папа сделает? — спросил Ежи.

— Папа его уговорит.

— Уговорит?

— Если Папа… ручаюсь вам, бросит пахолек Неустрашимых и сделает то, что ему положено. Станет нашим повелителем… станет другим человеком!

— Такой убедительный этот Папа? — с сомнением спросил Дариуш.

Старшие переглянулись и улыбнулись невесело.

— Тебе, бездельнику, не умеющему держать слово, это не понять, — сказал Кшиштоф. — Папа Римский уговорит самого Люцифера принять крещение.

Он не преувеличивал — он действительно так думал. Во время одной из стоянок на пути в Париж, Бенедикт завел с Кшиштофом разговор и убедил его, что всех его (Кшиштофа) детей и внуков следует сделать мужеложцами, ибо в походе мужеложцы — самые выносливые и отважные. И Кшиштоф поверил — Кшиштоф поверил! — после чего Бенедикт засмеялся и сказал, что это такая шутка, и что вообще-то чрезмерная серьезность — признак медлительного ума.

— А тем временем, — сказал Кшиштоф, понижая голос, — мы окажем ему, Полонии, да и всему миру небольшую, но добрую, услугу. Это честь великая для каждого воина, поэтому я не хочу назначать… да… посылать… Будем тянуть жребий. Одному из нас выпадет — если пахолек вернется до прихода Папы — идти в это змеиное гнездо… выманить… как бишь его? Нестор! Выманить Нестора, вызвать его на поле чести, и убить. Жребий будем тянуть прямо сейчас. Вот несколько соломинок… нужно шесть…