Польские повести - [28]

— Тюльпаны, — подтвердила Эмилька. — Альберт все добудет, все, что захочет. Такой уж он человек.

Бедная Сабина! За все эти годы у меня было довольно времени, чтобы во всех подробностях представить себе тот путь, который она прошла со дня своей встречи с Альбертом у реки, до того мгновенья, когда мы с Эмилькой нашли ее наверху. О многом рассказывали мне и Эмилька с Яреком. Я вижу теперь, как одинока была Сабина в своих страданиях и тревоге, не дававшей ей покоя с той поры, когда она угадала в себе пагубную силу чувства, столь враждебного всем ее прежним понятиям и решениям. Она стремилась к святости и самоотречению, хотела жертвенностью своей перечеркнуть недобрые пророчества передававшейся из уст в уста семейной легенды о прабабке, продавшей душу дьяволу, но и это еще не все — она хотела спасти свою грешную мать, уберечь ее от геенны огненной, о которой с такой зловещей убедительностью рассказал неизвестный художник. Мрачные образы, плоды разыгравшегося воображения доставляли ей столько мучений. И вот в этот момент появился Альберт с его неукротимым и необузданным нравом, таинственный и своевольный Альберт, вселявший надежды на что-то новое, еще неясное, перед чем померк весь прежний тихий, невинный, бесхитростный мир, мир ее мечтаний, цветов и прирученных зверушек. Каким же предательством обернулись против нее все прежние замыслы. Сколько дней пришлось ей провести в горячих молитвах, чтобы потом убедиться в их бессилии. И эта ее борьба с искушением, с темным и нечистым желанием, таким же, какое она угадывала у грешницы на картине, у своей матери, тоже оказалась бесполезной и напрасной… И страх, и смутное предчувствие, что весь этот добрый и надежный мир, мир ласковой природы, где все, казалось, радовалось ее желанию стать святой, о чем она мечтала, читая жития, что мир этот скоро отвернется от нее, разочарованный и недружелюбный, станет чужим, даже враждебным…

Наконец я увидел тюльпаны, которые украдкой подобрала Эмилька, тюльпаны Альберта. И я не могу не думать о том, что чувствовала она в тот вечер, после ссоры Альберта с Ксендзом, после того как Альберта с позором выгнали из дому. А когда кончился день и, избавившись наконец от встревоженных домочадцев, от Пшеница, от доктора, она осталась наедине со своей раздираемой на части верностью дому, семье и пришельцу, который оказался врагом ее отца и по-прежнему был королевичем ее снов, — что чувствовала она тогда? Я вижу эти предательские тюльпаны в кувшине, у ее изголовья, вижу, как они пьют воду, которую она им налила, пьют и никак не могут напиться, как жадно ждут минуты ее слабости, как раскрывают свои бутоны и глядят на Сабину идущим из глубины слепым, назойливым, голодным и страстным взглядом, как поблескивают своими яркими лепестками, напоминающими ей пунцовые тугие губы Альберта, его смеющийся белозубый рот, как изгибом своих стеблей, подтеками красок, жадной упругостью тычинок дразнят ее, погружая в сумрак недобрых предчувствий…

Что сказали друг другу Пани и Сабина там в овине, когда я в смущении убежал вслед за Яреком? О чем бы они ни говорили, зрелище, которое Сабина там увидела, не могло не стать еще одним тяжелым испытанием для ее болезненно впечатлительной души. Должно быть, она хотела спрятаться у себя в комнатушке, а там цветы от Альберта насмешливо бросили ей вызов. Тогда она схватила цветы, чтобы принести их в дар распятому Христу с полным и на этот раз уже окончательным — как она надеялась — отрешением от всего земного.

Вот Сабина поднимается с цветами в свое прибежище на колокольне, ставит их рядом с другими букетами возле картины, изображающей Христа, и с пылающими щеками, с отчаянно бьющимся сердцем падает на колени, пытаясь молиться. Я вижу эту картину глазами Сабины и одновременно вижу и ее, Сабину, и ужас, застывший в ее глазах, когда в облике Сына Господня вдруг начинают проступать иные черты, когда бескровные губы Его оживают и раскрываются в улыбке, которой она не может, не в состоянии забыть. Испугавшись собственного кощунства, Сабина ищет спасения у Отшельника, изображенного слева, но и этот богобоязненный муж и даже лев, сидящий на страже у его ног, смотрят на нее глазами Альберта и смеются его смехом. Она спешит за помощью к женщине, осужденной на вечные муки, но у черта, изображенного наверху картины, тоже лицо Альберта. «Мама! — зовет и стонет Сабина. — Мама!» И тут происходит самое страшное — летящая в огненную бездну мать глядит на нее глазами Альберта. Сабина перестает защищаться, она собирает в охапку все цветы, и те, что лежат под картиной с Отшельником, и те, что под изображением матери, и те, что у ног Сына Господня, и бросает их под ноги наемнику, который, еще не бросив окровавленное копье, в свободной руке держит карты, приглашая товарищей своих начать игру. Сабина боится заглянуть в его обветренное насмешливое лицо, его одного-то она и боится, потому что понимает, что он и есть настоящий Альберт, и в эту горькую минуту полного прозрения, в минуту, когда силы ее иссякают, она понимает, что с тех пор, как она увидела Альберта, наемник на картине стал для нее единственным богом и что именно к нему приходит она сюда с цветами и восторженными молитвами.