Польские повести - [153]

— Да, понимаю. Пожалуй, так и есть. Горчин на последнем пленуме здорово всыпал ему.

— И правильно?

— Трудно сказать. Это не такие простые дела.

— Вы полагаете, что ваш партийный долг — всегда соглашаться с первым секретарем?

— Нет, почему же, — покраснел Беняс. — Но здесь, в комитете, мы должны иметь какую-то общую позицию, не правда ли?

«И что этот Горчин тут с ними навытворял? То ли они уверены, что его отсюда никакими силами на вытолкаешь, и потому притаились, как мыши под метлой. То ли я имею дело с людьми, у которых печенка в порядке, а вот башка не варит. Ведь этот Беняс… ему бы сейчас воспользоваться случаем и пустить в ход тяжелую артиллерию… Где же она, эта чертова злочевская правда? Ни одна из моих попыток расшевелить их не увенчалась успехом».

— А вы убеждены, что Горчин был прав?

— Мне трудно оценить его выступление. У нас тогда присутствовал представитель экономического отдела воеводского комитета, и он поддержал его критику. Директор «Замеха» также. Впрочем, у вас ведь есть все протоколы пленума, можете просмотреть.

«Нет, он не так глуп, притворяется просто. Но зачем, черт возьми, зачем?» — думал Юзаля, а вслух сказал:

— Ну, скажем, мне хочется узнать ваше личное мнение.

— Мое личное? — удивился Беняс — А какое оно имеет значение?

— Послушайте, товарищ секретарь, хватит нам с вами играть в кошки-мышки. Ну, смелее, — Юзаля терял терпение, он с трудом держал себя в руках.

— По-моему, Горчин был неправ. И даже если бы был прав, так не поступают с нашим человеком, с членом партии, который создал это предприятие.

— А пробовали вы его убедить? Ну, например, на заседании секретариата?

— Конечно. Но вы думаете, это легко? Он нам не раз повторял, что кадровая политика — это его дело.

— Он сам решал, не согласовывал с вами?

— Согласовывал, но формально. Он всегда слышал в ответ только «да».

— Порочный круг!

— Конечно.

— Вы знаете, что Горчин хотел вас отозвать? — Юзаля наконец решился задать этот неприятный вопрос.

— Знаю. И то, что он не любит менять свое мнение, тоже знаю. Впрочем, он сказал об этом мне первому. У меня нет к нему никаких претензий. Каждый подбирает себе соответствующих сотрудников. Если товарищи из воеводского комитета придут к выводу, что я не гожусь ему в помощники, потому что слишком глуп, я уйду. Работы везде хватает.

— Я вас не понимаю, товарищ Беняс.

— Я вас тоже. Чего вы от меня хотите, товарищ председатель?

— Чтобы вы не прятали голову в песок.

— Но я же сказал, что не боюсь за свою голову.

— Так на что вы рассчитываете?

— Не знаю, жду. И работаю с полной отдачей… Может, мне удастся когда-нибудь доказать ему, что он ошибался, что он слишком поспешно и неправильно оценил меня… Я, конечно, сделал глупость, что в свое время не кончил школу, а сейчас уже поздно. Уже нет тех сил. Раньше ведь не спрашивали никаких бумажек. А сейчас ценность человека только бумажкой и определяется. И это больно. Когда я основывал кооперативы и целыми неделями сидел по деревням, потому что не имел права вернуться, пока не создам оргкомитета, такие, как Горчин, набирались ума в центральной партийной школе, не то что я, меня всему этому должна была жизнь научить. А теперь даже неизвестно, как этой наукой воспользоваться.

— Это, мой дорогой, совсем другой вопрос, — тихо сказал Юзаля. — Здесь вы наверняка во многом правы… А вот с Горчиным, кажется, вы все малость не того… не критически отнеслись к нему, позволили водить себя за нос и набрали воды в рот, когда надо было кричать… И забыли, что существуют высшие инстанции.

— Вы знаете свое, а я — свое, товарищ председатель.

— О Буковской вы тоже знаете? — Юзаля решил прервать возражения своего собеседника.

— Да, болтают люди, но я не привык заглядывать в чужие окна. Мне не нравится, как первый секретарь руководит нами, но я не намерен вмешиваться в его личные дела.

— Ничего себе личные дела… Ох, люди, люди, милые вы мои, — вздохнул Юзаля, подавляя раздражение. — Ладно, оставим пока эту тему. Я хотел бы съездить на «Машзавод». Поедемте со мной, а? Вы знаете Гурчинского?

— Конечно. Мы в очень хороших отношениях… Сейчас позвоню, чтобы дали машину… Да вы сами увидите, какой он. Парень он порядочный, нечего и говорить, но может кого хочешь из терпения вывести. Такая уж у него манера разговаривать.

— Так что тут коса на камень нашла?

— Да вроде бы так.

— А секретарь парторганизации какой там?

— Товарищ Мисяк? — Беняс подумал с минуту. — Мисяк — член бюро уездного комитета. И на предприятии пользуется авторитетом, даже Горчин его уважает.

— Даже, — бесстрастно повторил Юзаля, так что Беняс не мог понять, означает ли это удивление или еще один укор в его адрес.

Инженер Гурчинский производил приятное впечатление. Это был молодой мужчина внушительных размеров, с глубокими залысинами. Он держал себя свободно, острил, лишь иногда эта его непринужденность превращалась в самоуверенность, он словно давал понять, что здесь он у себя дома, хозяин, который устанавливает местные законы и обычаи. Это впечатление еще усиливалось при входе в его кабинет — огромный, точно директор задался целью поразить воображение входящих, которые, преодолевая путь от двери до письменного стола из красного дерева, должны были почувствовать дистанцию между собой и человеком, ожидавшим их за этим столом. Соответствующее впечатление производили также многочисленные телефоны, пульт управления, магнитофон, вентиляторы, масса цветов вокруг, разные керамические вазы и вазочки с народной росписью, ковры с абстрактными узорами и цветные репродукции, конкурирующие с уродливыми фотографиями, показывающими заводской технологический процесс, а также большой макет под стеклянным колпаком — изображение этого предприятия, каким оно станет через несколько лет.