Польская Сибириада - [64]

— Можно папиросу?

— Пожалуйста.

Савчук подсунул ему пачку «Казбека» и спички. Ежи закурил.

— Ни в каком преступлении я не признаюсь. Я не собирался бежать. Как, куда, с умирающим ребенком? Лодку я тоже не крал, взял самовольно, это правда, но собирался на ней вернуться. Вышел за пределы лагеря без разрешения комендатуры, это все. Я ребенка спасал.

Савчук разгладил листок протокола, проверил ручку и макнул перо в чернильницу.

— Ну, хорошо, Данилович, расскажите мне все для протокола. Но предупреждаю, для вашего же блага — правду, и только правду! И с подробностями…

Ночь Данилович провел в камере в комендатуре. Как только за ним закрылась дверь, упал на нары и уснул тяжелым нездоровым сном.

Утром он проснулся оттого, что кто-то дергал его за рукав. Едва придя в себя, узнал стоящего над ним Савчука. Ежи сел на нарах. В камере был и комендант Савин. Он то и произнес угрюмо:

— Вот что, Данилович: сегодня ночью умерла твоя жена.

С момента смерти сына Наталка в этом реальном мире перестала существовать, она жила только своими мыслями. Ни с кем, даже с мужем, говорить не хотела. Она бесконечно возвращалась к одним и тем же воспоминаниям, мыслям, образам. Все крутилось вокруг сына. Передвигаясь, как лунатик, Наталка машинально делала, что следовало делать, но сама была где-то далеко. Мудрая бабка Шайна понимала, что творится в душе Наталки, старалась все время быть рядом, оградить от злобных сплетниц, вернуть к обычной жизни. Именно бабка Шайна потащила Наталку после похорон к Пойме постирать.

Уже после смерти Наталки Шайна рассказывала: «Остервенело так стирала, бьет белье трепалкой, лупит. Вдруг остановилась, платок на голове поправила, глаза рукой заслонила и смотрит в небо, смотрит. И я посмотрела. А по небу как раз клин журавлей в теплые края улетает. Журавли, говорю я ей, в теплые края летят. Может, к нам, на Днестр, на Подолье. А она журавлей взглядом провожает и мои слова повторяет: на Подолье, на Днестр, на Серет. И опять за трепалку взялась, и ну лупить, аж брызги летят. Я даже дивилась, откуда столько сил? Потом опять остановилась. Стоит на камнях коленками, в воду смотрит. Ничего не говорит. Долго молчала. Не стирает, только в воду эту смотрит и смотрит. Интересно, что она там видела? И вдруг сама меня окликнула. Посмотрела на меня, как побитая собака, и тихонько так, еле слышно, спрашивает: «Бабушка, а мой сыночек уже на небе?» — Я как-то растерялась, а потом спохватилась и говорю: конечно, доченька, конечно. — Тут она даже улыбнулась легонько, а может, мне показалось. Я ей и говорю: такие малютки безгрешные даже в чистилище не идут, Господь Бог их сразу на небо призывает. Велит Святому Петру без вопросов им врата небесные открывать и ангелами к себе принимает. Не переживай, доченька, твой сыночек на небе рядом с самим Господом Богом ангелочком порхает. Ему там хорошо. Конечно, на небе! А где ж ему быть? — Ее, вроде, это утешило, успокоило. Кончили мы стирку, вернулись в барак. И тут эта болезная узнала, что комендатура Даниловича арестовала. Ничего не сказала. Но так посмотрела, так посмотрела! Сорвала платок с головы, и как стояла, с распущенными волосами выскочила из барака. Я кричала, просила, хотела ее остановить, да где там! Ах, я дура старая! Кабы я знала, что этой бедолаге в голову взбредет!»

Наталка помчалась прямо в комендатуру, спасать мужа. Перед глазами на бегу мелькали их лица: сына, мужа, мужа, сына. Бешено заколотила кулаками в калитку. Охранник выглянул в глазок:

— Что там? К кому?

Она кричала, захлебывалась слезами, нескладно пыталась объяснить, путая слова и языки. Часовой ничего не мог понять, с трудом выловил фамилию. Велел подождать, захлопнул глазок. Долго-долго ждала она у ворот, не в силах справиться с путаницей мыслей в раскалывающейся голове. Вернулся часовой, приоткрыл калитку.

— Есть такой у нас. Но это не ваш муж.

— Как это не мой муж? Ежи Данилович, я о нем спрашиваю. Может, вы фамилию перепутали?

— Данилович, правильно. Ничего я не перепутал. Мы тут не ошибаемся. Данилович есть, но он не ваш муж.

— Пустите меня к комиссару Савчуку, он меня знает, он все знает.

— Ну-да. Я с ним и говорил, с комиссаром Савчуком. Он сказал, что Данилович — не ваш муж, чтобы вы возвращались в барак и не морочили ему голову.

— Савчук? Пустите меня к нему, мне надо с ним поговорить. Пустите меня!

Глухо захлопнулась калитка. Наталка бросилась на нее с кулаками, но в последний момент передумала. Ее пробрала холодная дрожь. Темнело. А она была в одной сатиновой блузке, в башмаках на босу ногу, с непокрытой головой. Постояла еще минутку у ворот и побежала берегом Поймы в сторону кладбища.

Наталия Данилович повесилась на березе, осеняющей могилку ее сына. Не оставила ни слова. На следующее утро ее нашли шедшие на работу люди и сообщили в комендатуру. Ежи Даниловича выпустили под конвоем похоронить жену. Даже крест на ее могиле не успел он поставить, его снова арестовали. Через несколько дней его отвезли в Тайшет, приговорили к десяти годам лагерей строгого режима за «попытку побега и воровство государственного имущества». Березовый крест на могиле Наталки поставили люди из Червонного Яра.