Польская Сибириада - [24]

— Надо что-то делать, пока нас вши совсем не заели!

— Не дай Боже, еще какую заразу притащат.

— Сыпной тиф или брюшной… У русских всегда вшей было полно. Помню, в первую мировую, как мы в плену там были, вшей было — о-го-го!

— Успокойтесь, наконец, Малиновский, с вашим русским пленом!

— Данилович, ты комендант вагона или нет? Сделай что-нибудь, конвою сообщи, что ли…

Данилович сообщил о нашествии вшей помощнику коменданта.

— Говоришь, вши вас заели? Нехорошо, нехорошо. А мне казалось, поляки такой культурный народ. Гигиену надо соблюдать.

— Гражданин комендант, опять шутки шутите? — мрачно поинтересовался Данилович.

Толстяк отозвался уже серьезно:

— Вши, вши, не только в вашем вагоне они есть. Подумаем… Наверное, в баню вас надо.

— А можно вопрос, гражданин комендант?

— Спрашивай, спрашивай. Спросить всегда можешь.

— Что с нашим Зелеком? Столько дней уже не возвращается, а в вагоне его вещи. Его, жены…

Толстяк машинально потрогал разбитый нос и сердито буркнул:

— Под трибунал твой е… Зелек пошел! Под трибунал! А что вы себе, господа поляки, думаете, что на советскую власть можно вот так безнаказанно нападать? — Толстяк стукнул себя кулаком в грудь, — думаете, по морде ее бить можно? Под трибунал пошел твой Зелек, под трибунал! — и, уходя, бросил: — Вещи перепиши и сдай охране.

В Новосибирске состав подогнали по дальней ветке прямо к огромному зданию, напоминающему фабричный цех.

— Всем приготовиться на санобработку! — стучали в двери вагонов охранники.

«Санобработка» в переводе на человеческий язык означала, что всех из эшелона поведут в баню, одежду бросят в пропарку, а вагоны обработают хлоркой. Мрачное здание, окутанное на сорокаградусном морозе облаками пара, и было баней.

— Все в баню! Все в баню, все как есть — и старые, и малые. Все! И всю одежду берите с собой. Вшей будем выпаривать.

— И постель тоже?

— Да берите, что хотите. Ну, быстро, быстро.

Баня! Загоняли туда людей из трех вагонов одновременно, столько могло там поместиться. Сначала в большой предбанник, куда входили замерзшие, с охапками одежды в руках. Потом в предбанник, где им приказали раздеться догола и сдать всю одежду, включая нижнее белье, для пропарки. И только потом — собственно в баню, душную, смердящую гнилью деревянных мостков, людским потом, хлоркой и мочой, затянутую клубами пара. В дверях бани каждый получал пригоршню черной, как смола, жидкой мыльной массы. Из потолочных душей сочилась горячая вода.

Конвой оцепил баню снаружи. Внутри женщины пережили первый шок — банщиками были одни мужчины. Сразу бросалось в глаза, что это почти сплошь заключенные, уголовники. Второй шок подстерегал их в раздевалке: под душ загоняли всех вместе — мужчин, женщин, детей.

— Как же так? Все вместе?

— Истинно, Содом и Гоморра.

— Ни стыда, ни совести.

— За скотину нас держат или и того хуже.

— Давай, давай, быстрее, господа поляки! Другие своей очереди ждут. Не дурите, люди, вы что, в бане никогда не были? Где же вы до сих пор жили, на каком свете? У нас, в России, без бани ни шагу: у нас полная культура! Ну, входите, бабы, входите. Попаритесь, и жить вам опять захочется. Быстрее, быстрее!

Непостижима человеческая натура! Внезапный мучительный стыд, жестокое унижение неожиданно пробуждает в человеке какие-то неизведанные силы. С достоинством, которого, вероятно, они сами от себя не ожидали, поддались люди из эшелона шокирующей процедуре.

Брошенные безжалостной силой нагими в толпу, они смотрели друг на друга и ничего не видели. Ни одной глупой шутки. Никаких намеков и смешков. Никаких непристойностей. Молча мылись. Молча одевались. Молча возвращались по трескучему морозу в вагоны.

7

Все когда-нибудь заканчивается. Эшелон стоял всю ночь. Утром двери вагона внезапно открыли без обычного предупреждения. В вагон влез помощник коменданта, Толстяк.

— Ну, гражданин — пан Данилович, конец! Приехали! Это станция назначения. Проверим списки и будем выгружаться.

Данилович не успел и слова сказать, как столпившиеся за его спиной люди, особенно вездесущие дети, взорвались криками:

— Выходим! Выходим!

— Приехали!

— Собирайтесь!

— Выходим!

— Пакуйте вещи!

— Что за станция?

— Иисус, Мария! Наконец, наконец!

Ссыльным объявили: до выхода из вагонов они получат порцию горячего супа и хлеб. Им следует упаковать вещи и приготовиться к разгрузке. Дальше поедут на санях.

— Куда?

— На место поселения.

— А далеко еще?

— В Сибири везде далеко, земля наша бескрайняя, живи, не хочу!

— А здесь нельзя остаться?

— Начальству виднее, где вам место дать. Вы же крестьяне, какая от вас в городе польза?

— А можно узнать, какая это станция?

— Можно. Город называется Канск.

Разрешили выходить из вагонов, только не отлучаться от состава. Как вырвавшиеся из улья пчелы, люди метались, роились возле состава, искали родных, знакомых, здоровались, плакали.

— Как город называется: Канск?

— Канск! Мы в Восточной Сибири.

— А мороз, Боже милостивый, градусов сорок! В сосульки превратимся.

— Живут же тут люди? Ну, и мы как-нибудь проживем.

— Как же! Сдохнем мы в этой проклятой Сибири. Мало что ли поляков из Сибири не вернулось?

— Одно и то же, из века в век одно и то же!